– Я сама ее выбрала, она красиво звучит. Я плохо сыграла?

– Нет-нет, ты сыграла очень хорошо, просто прекрасно! – похвалила я. – Мы так заслушались, что забыли обо всем на свете.

Чэнхуань с сомнением перевела взгляд на отца и спросила:

– Тетя говорит правду?

– Тетя очень любит тебя, и в ее глазах что бы ты ни сделала, все будет прекрасно, – медленно проговорил тринадцатый с улыбкой. – Тебе совсем не удалось выразить общее настроение мелодии, но ты сумела отточить технику, и это уже очень хорошо.

Хотя Чэнхуань побаивалась своего отца, она верила каждому его слову, а потому, услышав ответ, засияла от счастья и тут же спросила Иньчжэня:

– А царственному дядюшке разве не понравилось?

– Понравилось, – отозвался Иньчжэнь, улыбнувшись с некоторой горечью.

Ликующая Чэнхуань подбежала к нам и села рядом с Иньчжэнем.

– Братишки говорили, что царственный дядюшка любит музыку полей и садов, – заискивающе произнесла девочка. – А эта мелодия вроде бы как раз рассказывает о них.

Тут я уже не выдержала и прыснула со смеху. Тринадцатый господин опустил голову и сидел, будто окаменев. Иньчжэнь же, глядя, как я смеюсь, тоже рассмеялся и, приобняв Чэнхуань, радостно сказал:

– Тебя нужно хорошенько наградить!

Я тут же прекратила хохотать и отвернулась.

Тринадцатый господин еще немного посидел, а затем, поднявшись, попросил у Иньчжэня позволения откланяться, взял Чэнхуань за руку и потянул к выходу. Цяохуэй отправилась следом за ними, и я тут же вскочила, чтобы также попросить разрешения удалиться.

– Больше не нужно этих постоянных церемоний, – вставая, проговорил Иньчжэнь. – Ты беременна, поэтому делай все как можно легче и проще.

Я развернулась, собираясь уйти, но Иньчжэнь удержал меня, схватив за руку. Я несколько раз остервенело дернула ей, но так и не смогла избавиться от его хватки.

– Отпусти меня!

Иньчжэнь привлек меня к себе и крепко обнял, проговорив:

– Я не видел тебя больше десяти дней. Самый сильный гнев уже бы давно рассеялся. Может, ты и не хочешь меня видеть, но кто сказал, что ребенок не желает видеть своего отца?

Я попыталась оттолкнуть его, но не преуспела.

– Теперь, когда в твоем чреве мой ребенок, я должен немедленно пожаловать тебе титул, – сказал Иньчжэнь. – Давай обсудим, какой титул тебе хочется?

Я замерла, прекратив бороться.

– Мне не нужен никакой титул, – отозвалась я после долгого молчания.

– Сейчас о том, что ты беременна, знает лишь несколько человек. Чэнхуань я тоже велел никому не говорить. Однако пройдет месяц – и твой живот станет виден всем, – мягко сказал Иньчжэнь. – Ты не хочешь быть одной из моих супруг, но ребенку нужен отец. Неужели ты готова допустить, чтобы над твоим ребенком тайком глумились окружающие?

– А ты выпусти меня из дворца, – брякнула я. – Мы будем жить за его пределами, и тогда над ней точно никто не сможет смеяться.

Иньчжэнь побледнел и, стиснув руки, еще сильнее прижал меня к себе.

– Жоси, я не могу позволить тебе и ребенку покинуть меня. Забудь об этом.

Прижав мою голову к своему плечу, он спросил:

– Сейчас в твоем сердце есть лишь ненависть ко мне?

В его голосе я услышала невиданную доселе печаль. Сердце сжалось от боли, и слезы полились из моих глаз, капая на его одежду.

– Я надеялась, что смогу ненавидеть тебя, но это не так. Я очень хотела тебя возненавидеть, но не смогла. Я просто боюсь этого дворца и императора, что живет в нем. Этот император способен на пугающую жестокость.

Иньчжэнь отодвинулся и, достав платок, принялся вытирать мне слезы со словами:

– Не плачь, это вредно для плода. Жоси, я – твой Иньчжэнь, но также и император, что правит Запретным городом и всей Великой Цин. Я вынужден поступать определенным образом и ничего не могу с этим поделать.

Покачав головой, я оттолкнула его руку и ответила:

– Со многими вещами действительно ничего нельзя поделать. Однако если поставить на твое место кого-то другого, то и действовать он будет иначе. Ты же всегда идешь на самые крайние меры, вредя и себе, и другим. Зачем? Разве ненависть непременно должна быть столь сильной?

Иньчжэнь молчал. Тихо вздохнув, я развернулась и пошла прочь.

Цяохуэй сидела на кане и, опустив голову, разрезала ножницами одежду. Некоторое время я, сгорбившись рядышком, наблюдала за ней, а затем спросила:

– Где ты взяла столько детской одежды? Вещи почти новые, и разрезать их на куски – только зря портить.

– Я попросила господина Гао помочь мне с поисками, – улыбнулась Цяохуэй, не отрываясь от своего занятия. – Здесь рубашечки, которые носили крепкие и здоровые дети из самых разных семей. Я собираюсь сделать из них «платье ста семей»[91] для маленькой гэгэ.

Я покачала головой и засмеялась.

– Разве барышня не слышала поговорку: «Платье ста семей дарит вдоволь счастливых дней»?[92] – удивилась Цяохуэй. – Я нарочно попросила найти одежду из семей с такими фамилиями, как Лю, Чэнь и Чэн, что созвучны со словами «сохранять», «большой» и «успех». Такие благоприятные знаки будут покровительствовать маленькой гэгэ.

Взяв ярко-синюю рубашечку, Цяохуэй принялась разрезать ее со словами:

– Малышей легче всего напугать или обидеть. Иероглиф «лань», что означает «синий», созвучен со словом «преграждать». Так он будет преграждать путь нечистой силе.

Я внимательно взглянула на деловитую Цяохуэй. Мать Жоси заболела и скончалась из-за того, что дала жизнь дочери, а ее сестра из-за пережитых волнений не только потеряла ребенка, но и сама слегла. Цяохуэй же была свидетельницей всего этого, и страх оставил глубокий след в ее душе. Вся любовь и забота, что она хотела бы дать малышу Жолань, теперь щедрым потоком изливалась на мое будущее дитя, и все ее страхи также теперь были связаны с ним. Таким способом, с помощью суеверий, она справлялась со своей тревогой. Поначалу я хотела остановить ее, чтобы она прекратила заниматься этим мартышкиным трудом, но потом, поняв, что творится у нее в душе, решила – пусть делает что хочет!