и не представляют для нас интереса. К концу лета 1441 г. обе стороны были готовы к примирению – хотя Сфорца, который и выступал основным посредником на переговорах, благоразумно настаивал на том, чтобы первым делом заключить давно обещанный ему брак с Бьянкой Висконти (за которой давали в приданое Кремону и Понтремоли). Наконец 20 ноября в Кавриане был провозглашен мир. Суть его заключалась в том, что обе стороны возвращались к границам, согласованным восемью годами ранее в Ферраре, а Милан признавал независимость Генуи.

Не считая того важного обстоятельства, что Равенна, долгое время остававшаяся неофициальным сателлитом Венеции, в феврале 1441 г. официально перешла под ее покровительство на основании договора о наследовании, последние четырнадцать лет почти беспрерывной войны принесли республике не так уж много материальных преимуществ. Тем больше радости принес долгожданный мир. Гаттамелата был слишком болен, чтобы принять участие в торжествах, но передал свой дом в районе Сан-Поло[218] в распоряжение Франческо Сфорца и его молодой жены (на то время, пока для них готовили собственный дворец, переданный в дар Сфорца в 1439 г. и располагавшийся на месте нынешнего Ка’Фоскари, на первой излучине Гранд-канала). Там для них организовали великолепный прием за государственный счет, продолжившийся шествием по городу и сопровождавшийся вручением подарков, в числе которых оказался драгоценный камень стоимостью 1000 дукатов, преподнесенный Бьянке.

Резонно предположить, что иллюзий никто не питал: все понимали, что Венеция празднует всего лишь краткий перерыв в военных действиях. Филиппо Мария Висконти в центре своей миланской паутины по-прежнему строил планы, интриги и заговоры. Франческо Сфорца в свои сорок лет был еще в самом расцвете сил и честолюбивых замыслов. Козимо Медичи во Флоренции до сих пор чувствовал угрозу со стороны Милана, но вдобавок испытывал все большее беспокойство по поводу растущего венецианского влияния в Ломбардии. К тому же практически все итальянские державы, большие и малые, – Генуя, Мантуя, Болонья, Римини, владения Священной Римской империи, Папская область, Неаполитанское королевство, земли Арагона и Анжу и так далее, – в то время уже вовлеклись в цепную реакцию (что стало неизбежным следствием столь затяжного и кровавого противостояния), но при этом каждая из них проводила собственную эгоистическую политику, несовместимую с интересами других городов и государств. Долго ли мог продлиться мир в таких обстоятельствах? Скорее всего, многие и не желали длительного мира – по крайней мере, точно не кондотьеры: мы познакомились лишь с немногими из них, но на всем полуострове их насчитывались десятки, и возможностей разжечь новый конфликт к собственной выгоде у них было даже больше, чем у их нанимателей.

Пожалуй, единственной на тот момент крупной державой, которая искренне желала мира, оставалась Венеция. Только она, располагая материковыми владениями, протянувшимися теперь почти на 200 миль к западу, чувствовала себя достаточно уверенно и не стремилась к дальнейшим завоеваниям. Она и без всяких донесений своих миланских агентов понимала, что герцог стареет, болеет и постепенно теряет хватку, а из всех, кто заглядывался на его трон, Франческо Сфорца был не только самым вероятным преемником, но и самым дружелюбным по отношению к Венеции кандидатом. Поэтому, когда Филиппо Мария менее чем через год со дня заключения мира в Кавриане снова обратился против своего зятя и попытался, с помощью папы, отобрать у него дарованные ранее земли, Венеция пообещала Франческо Сфорца свою поддержку – и вскоре опять была вынуждена вступить в войну. В сентябре 1446 г. венецианская армия разгромила миланскую близ Казальмаджоре, форсировала Адду и еще до начала зимы подступила к стенам Милана.

Филиппо Мария отчаянно искал помощи: он взывал и к папе, и к Альфонсо V Арагонскому (который теперь стал и королем Неаполя и Сицилии), и к королю Франции. Он обратился даже к своему давнему врагу Козимо Медичи, попытавшись сыграть на общеизвестном к тому времени (хотя и в основном неоправданном) страхе последнего перед Венецией, но в ответ получил лишь предложение выступить посредником в переговорах со Сфорца. В конце концов герцог был вынужден положиться на милость своего зятя, предложив официально назначить его своим наследником и генерал-капитаном миланской армии. Разумеется, именно этого Сфорца и ждал; но на тот момент он был слишком занят собственными делами в Романье и не спешил на встречу с Висконти, как ни торопил его Козимо. Он отдавал себе отчет, что без него венецианцы не захватят Милан, даже если пожелают, и, без сомнения, был уверен: чем дольше он тянет время, тем больше в итоге предложит ему тесть, измученный ожиданием. Только в середине лета 1447 г. Сфорца наконец выехал в Милан.

Но он просчитался, промедлив слишком долго. 13 августа, когда Сфорца еще был в пути, Филиппо Мария скончался после недельной болезни. Окажись Сфорца на месте вовремя, он просто захватил бы власть и поставил своих соперников перед фактом, но этого не случилось, и воцарился хаос. Фридрих III Австрийский, император Священной Римской империи, объявил Милан отколовшимся имперским леном, который должен вернуться под его власть. Альфонсо Арагонский прямо заявил, что Филиппо Мария на смертном одре якобы назвал его наследником, и каким-то образом ухитрился ввести подразделение своей армии в замок Кастелло, на одной из башен которого уже развевался его флаг. Между тем неподалеку от города, в Асти, стояла французская армия, готовая присоединить Милан к владениям Карла Орлеанского, который неоспоримо входил в число законных наследников Филиппо Марии как сын его сводной сестры Валентины Висконти.

Воспользовавшись всеобщим смятением, народ Милана взял власть в свои руки. Арагонцев выдворили из Кастелло; сам замок разрушили до основания как символ деспотии, отжившей свое время, а комитет из двадцати четырех «капитанов и защитников свободы» провозгласил основание новой державы, получившей по имени святого Амброзия, любимого небесного покровителя миланцев, пышное название Золотой Амброзианской республики. Это была смелая заявка на независимость, и если бы миланцам удалось распространить новую власть на остальные города и селения герцогства, они вполне могли бы преуспеть – при поддержке Венеции, которую та оказала бы с большой готовностью. Но добиться единодушия в более мелких городах не удалось. Одни, как Алессандрия, Новара и Комо, встали под знамена амброзианцев, но другие увидели в этих событиях долгожданный шанс стряхнуть с себя иго Милана. В числе последних были Лоди и Пьяченца, внезапно решившие перейти под покровительство Венеции.

Более верного способа посеять разлад между двумя республиками – старой и новорожденной – нельзя было и представить. Милан потребовал немедленно вернуть оба города; Венеция ответила, что Лоди и Пьяченца вправе выбирать покровителей самостоятельно и отказать им в этом – все равно что толкнуть их в объятия Сфорца,