что она отключилась и забыла о них. Она театральными движениями вылила всю выпивку в раковину.

Шагги никогда не видел, чтобы она делала это прежде. Он никогда не видел, чтобы она позволила хорошему, доброму алкоголю пропасть втуне.

В редких случаях, когда она обещала бросить пить, она перед этим выпивала все до последней капли, прежде чем окунуться во все эти свои жуткие ломки, рвоты и судороги. Были и другие случаи, когда она отказывалась от алкоголя ввиду отсутствия выбора. В те недели, когда деньги пособий заканчивались, когда никто не приносил пакеты с банками, у нее начиналась трезвость против воли. Если это случалось в четверг, то у трезвости появлялся четырехдневный гандикап. Шагги всегда радовался таким случаям. Но алкоголь редко проигрывал сражение. Он напоминал громилу, который дает ей эту фору в наглой уверенности, что легко догонит ее и победит снова, когда в следующий понедельник будет обналичен очередной талон. И все же Шагги каждый раз ловился на это.

Он открыл последнюю банку золотистого цвета. Шагги краем глаза наблюдал за ней, выливая пиво в раковину тоненькой осторожной струйкой, готовый остановиться в любое мгновение.

Агнес видела, что он наблюдает за ней, и, запрокинув голову, как дама из высшего света, спросила:

– Ну, теперь ты мне веришь?

Шагги прижал костяшку большого пальца к глазу, чтобы усмирить нервы, предотвратить слезы надежды.

– Спасибо.

Агнес напряглась, но и улыбнулась едва заметной трепетной улыбкой.

– Я с этим покончила. Не говорю, что мне будет легко, но это лучшее, что есть в городе. Никто не будет знать нас в лицо. – Она сняла пушинки, прилепившиеся к чучелкам, покачивающимся в тихой кухне. – И ты. Ты сможешь быть как другие ребята. Мы можем стать совершенно новыми.

1989

Ист-Энд

Двадцать восемь

После изолированного существования за шлаковыми холмами казалось, что жизнь в многоэтажках бьет ключом. Главная дорога была застроена прочными домами из песчаника, на первых этажах которых располагались сотни маленьких магазинов, почтовые отделения встречались через каждую милю, кулинарные забегаловки были чуть не в каждом квартале, повсюду глаз видел магазины одежды и обуви, где Агнес могла совершать покупки в кредит. Сверкающие машины останавливались на светофорах, потом ползли неторопливым потоком, двухэтажные автобусы шли один за другим, а остановки были чуть не в каждом квартале. Они проехали мимо кинотеатра, танцевального зала, большого парка, а такого количества часовен и церквей он в жизни не видел. По тротуарам деловито шли люди, и никто ни на кого не обращал внимания. Они двигались независимо друг от друга в беззаботной, анонимной, воспринимаемой как само собой разумеющееся свободе. Люди даже не приветствовали друг друга, и Шагги мог поспорить – их не связывали никакие родственные узы.

Грузовичок сделал несколько крутых поворотов на тесных переулках. Небо казалось здесь таким далеким, а единственные разрывы в стене многоэтажек встречались только на перекрестках, где более узкие улицы уходили вглубь, застроенные еще большим числом домов. Шагги поднял голову. Ему казалось, что они зарылись в землю, вглубь долины из песчаника. Они остановились, полностью перекрыв улицу, и люди из АА с грохотом опустили задний борт. Агнес посмотрела на клочок бумаги в руке и подняла голову на дом – светло-серое здание в середине длинной стены себе подобных. На двери расположились домофоны для всех восьми квартир, и Агнес отыскала тот, что от квартиры на третьем этаже.

– Это теперь мы, – сказала она, показывая мальчику на кнопку.

Хотя он уже вырос из детских штанишек, она взяла его за руку, пусть хотя бы только для того, чтобы двигаться, не отдаться непреодолимому желанию нестись в магазин. Шагги обхватил ее руку пальцами – и она показалась ему вдруг такой маленькой. Она надела все оставшиеся у нее кольца, но, несмотря на холодный металл, он чувствовал в ее ладони нервное напряжение и липкое желание.

– Давай пообещаем, что будем совершенно новыми. Давай пообещаем, что будем нормальными, – взмолился он, держа ее за руку так, будто они были новобрачными. Подъезд был чистый и прохладный. Стены, пол и лестница словно были высечены из цельного куска прекрасного камня, а запах стоял такой, будто лестницу только что вымыли с хлоркой. Они медленно поднялись, пропуская мужчин с коробками. На каждой площадке, аккуратно и ровно поделенной пополам, располагались по две тяжелые двери друг против друга. Когда они проходили мимо дверей, за некоторыми из них отчетливо слышалось поскрипывание половиц. Агнес поднималась дальше, высоко держа голову.

Дверь их квартиры была с правой стороны площадки третьего этажа. Как только они перешагнули порог нового дома, Агнес быстренько произвела учет оставшегося мусора, ковров, которые нужно было поменять, показывая на следы пальцев здесь и там, словно экскурсовод.

– Мда, она была не очень чистоплотна, – холодно сказала она. – В Питхеде она будет популярна.

Их новая квартирка была невелика, с коротеньким Г-образным коридором, и он поймал себя на том, что пытается сообразить, где же она поставит телефонный столик. В передней части квартиры располагалась гостиная, ее большое эркерное окно выходило на улицу. Следующая дверь вела в очень маленькую хозяйскую спальню. В глубине квартиры размещались узкая кухонька и крохотная спальня. Шагги прошел по этой спальне вдоль и поперек, измеряя ее длиной своих ступней в надежде, что сюда можно будет втиснуть две кровати. Нет, две кровати сюда никак не вмещались. Произошедшее внезапно стало необратимым, и он затосковал по Лику.

Агнес стояла у большого эркерного окна и смотрела на улицу. Шагги обхватил ее руками, и эти совершенно новые люди позволили себе минутку тишины, мирных снов наяву. Агнес почесала икру другой ногой. Шагги знал: так проявляет себя ее взбалмошный характер.

Грузчики быстро закончили работу. Они забрали последнюю коробку с собой, а Агнес взяла свое мохеровое пальто и пообещала Шагги горячий чай и пирожки с яблоками на обед. Шагги закрыл за ней дверь и даже не сказал, что застежка ее туфли протерла дырку сзади на колготках. Он долго стоял у кухонного окна, смотрел на огороженный садик в задней части дома. Это пространство, окруженное со всех сторон домами, было разделено пятифутовыми стенами, чтобы у каждого дома были одинаковые площадки клочковатой травы, на которых почетное место занимал бетонный навес для мусорных бачков.

Каждый зеленый клочок наводняли дети, отчего тот становился похожим на кишащую жизнью чашку Петри. Воздух пронзали гулкие крики и смех, усиленные каменными стенами окружающих домов. Время от времени где-то с тыльной стороны дома раздавался детский крик, вскоре