с каждым слогом. Агнес порадовалась, что написала объявление своим лучшим наклонным почерком.

– Видишь, я собираюсь переехать.

Женщина фыркнула.

– Слишком хороша для нас, да?

Агнес чуть качнулась назад на каблуках. Она скрестила руки на груди.

– Ты напомнила мне моего второго мужа. А знаешь что? Ты не хочешь, чтобы я жила здесь. И ты не хочешь, чтобы я уезжала.

– Шуткуешь, да? – Коллин в напускном удивлении раскрыла рот. – Ты приехала сюда в наш маленький поселок, считая себя этакой шишкой. Ходишь тут, волосья в лаке, в руках сумочка, считаешь себя лучше других. – Она показала пальцем на Агнес. – Ты и этот твой мальчонка все время пытаетесь ткнуть нас носом в наше скотство, а сама лежишь в собственной моче и ебешься с чужими мужьями. Боже мой. В жизни не встречала такой лицемерки.

– Дай бог тебе никогда не попадать в трудную ситуацию.

– Ааа, иди ты в жопу! Я чуть не померла, когда мой Юджин пришел и сказал мне, что связался с это блядью в лиловом пальто! Моя мамочка на небесах корчилась в муках, видя, как вы двое крутите любовь.

Агнес покачала головой.

– У нее там какой-то охеренный бинокль.

– Видать, среди таких, как ты, это считается удачной шуткой?

– Все, с этим покончено. Ты победила. Твоя матушка может опустить занавеску.

Лицо Коллин до того раскраснелось, что, казалось, вот-вот взорвется.

– Уже поздновато для этого, женщина. Ты думаешь, его несчастная жена захочет принять его, когда он присоединится к ней? Побывав с тобой, он свою вину уже не сможет загладить.

Агнес снова качнулась назад, покрутила пальцами застежку серьги.

– Ну ладно, хватит с меня, наслушалась я твоего бреда.

В глазах Коллин пылала чистейшая ненависть.

– Ничего ты не наслушалась. Он к тебе приходил только по ночам потому, что связь с тобой смущала его. Крался, как воришка! Вот почему тебя трахают только таксисты, верно? Чтобы днем никто их с тобой не застукал.

– Ой ли?

Тощая женщина победно улыбнулась. У нее словно гора с плеч свалилась, счастье привалило, когда она высказалась.

– Уж не сомневайся.

– И мы никогда не поладим, да?

– Никогда! Тебя это устраивает?

– Вполне, – сказала Агнес. Она развернулась и пошла к заколоченным магазинам. – Да, вот еще что, Коллин… – сказала она, повернувшись назад к женщине. Она показала на шею Коллин, потом провела накрашенным ногтем по своей бледной коже на ключице. – У тебя грязь вокруг шеи. Может быть, тебе стоить вытирать ее полотенцем, прежде чем ты утром выходишь за дверь. А то портит твое распятие, оно у тебя так миленько сверкает.

Женщина ухмыльнулась.

– Все сказала?

Агнес запахнула пальто на шее и прощально улыбнулась.

– Да, совсем забыла. Я ебалась с твоим мужиком, пресквернейшая была ебля. – Она с отвращением фыркнула, вспоминая тот случай. – У него трусы обосраны – жуткое дело.

В дверь весь день стучали. Сначала девчонки Макавенни хотели выманить его на улицу. Говорили, что у них есть конфетки и они хотят с ним поделиться. Но он знал этих девчонок и знал, что в муниципальных кустах прячутся их братья. Они приходили и приходили, а когда он перестал отвечать, они принялись плевать в почтовый ящик. Они выплевывали большие длинные комки вязкой слюны, которая прилипала к металлическому клапану и медленно сползала вниз по дереву. Шагги прятался в углу, смотрел, как они оставляют свои «послания», и старался подтирать комки тряпкой, прежде чем они доскользят до ее хорошего ковра.

Шагги не знал, что еще натворила Агнес, но они ругали ее грязными словами. Называли новыми именами, которые казались ему мокрыми и мерзкими, женскими словами, от которых они брызгали слюной и издавали чавкающие звуки, как сапог на терриконе. Воображаемый ров, которым Юджин обнес дом Бейнов, исчез, словно Юджин, уходя, забрал его с собою, свернув, как ковер. И теперь дети Макавенни колотили ногами в запертую дверь. Они выкрикивали в его адрес все уже знакомые ему гомосексуальные прозвища. Они издавали звуки слюнявых поцелуев, они синхронно чавкали, а потом возвращались к ругательствам.

Когда девчонкам надоело его мучить, к дверям подошел Френсис Макавенни. Шагги уже был готов отпереть дверь, он так устал, что хотел уже покончить с этим – принять то, что ему причитается, и снова запереть дверь.

Френсис был почти на два года старше Шагги. Он теперь ходил в старшую школу, отдельно от своего брата Джебрила, и над верхней губой у него росли густые усы. И он уже залезал под юбку одной протестантской девчонке. Его младшие сестренки рассказывали об этом на каждом углу со смесью отвращения и гордости. Когда глаза Френсиса появились в щели почтового ящика, Шагги решил, что тот собирается плюнуть, как его родня. Он сложил влажную тряпку и приготовился ловить слюни. Но большие розовые губы Френсиса не стали плевать, они тихонько заговорили в щель.

– Шагги. Шагги! Я знаю, ты меня слышишь. Открой дверь. Давай. Я хочу с тобой поговорить.

Он никогда прежде не говорил с Шагги так дружелюбно. Слова сочились медленно, как струйка горячей воды из крана.

– Шагги, так что, не отопрешь дверь?

– Нет.

Их глаза встретились в щели, и Шагги заметил, что у этого парня с кожей землистого цвета густые ресницы, как щетинки на одежной щетке.

– Я слышал, вы уезжаете, – сказал Френсис. – Я пришел сказать тебе: я сожалею, что был таким маленьким говнюком. – Шагги услышал, как Френсис шарит у себя в кармане. Потом его лицо вернулось к щели, пальцы просунули в нее золотистого робота. Оторванная голова C-3PO[145] была кое-как приклеена пестрым скотчем. Старая детская игрушка, годившаяся только на помойку, жалкое предложение мира.

– Тут чуток клея, и он будет, как новенький.

Френсис приподнял голову так, чтобы в щели были видны его улыбающиеся губы. У него были большие и ровные зубы, как белая галька на берегу.

– Открой дверь.

– Нет.

– Почему ты меня ненавидишь? – спокойным голосом спросил Френсис.

– Я тебя не ненавижу. Это ты меня ненавидишь.

– Неа! – обиженно прозвучал его голос. – Да это ж типа в шутку. – Шагги чувствовал, что Френсис напрягает все свои умственные способности, придумывая, что сказать дальше. – Я просто хочу извиниться, что всегда тебя поддевал. – Он нахмурился. – Хочешь меня поцеловать?

– Что?

Френсис снова поднес губы к щели – над верхней виднелся маленький шрамик. Удар тыльной стороной ладони у его отца, Большого Джеймси, был поставлен хорошо.

– Я что говорю – я тебе разрешу, если ты никому не скажешь. Я тебе разрешу нас поцеловать. Ведь ты же всегда этого хотел, верно? – Он шмыгнул носом. –