– Тогда она никогда не сможет поправиться.

Лик перестал собирать вещи. Он опустился на одно колено, чтобы смотреть Шагги в лицо. Его губы безмолвно двигались, словно он не знал, с чего ему начать.

– Не повторяй моей ошибки. Она никогда не поправится. Когда настанет подходящее время – уходи. Единственное, что ты можешь спасти, – это себя самого.

Та слабая власть, которую Лик имел над этим домом, исчезла с его уходом, когда он унес последний черный мешок. Из винных магазинов и букмекерских понабежали самые мерзкие из демонов, они накачивали ее алкоголем, вместе с ней пили, вместе курили, потом засыпали, сидя в ее креслах, а просыпались только для того, чтобы продолжить пить. Шагги пытался не пускать их в дом, он старался утаивать немного денег и ходить в школу. Он старался изо всех сил ради Лика, чтобы доказать ему: она может поправиться, а это, возможно, вернет домой его брата. Но это было ох как нелегко.

Двадцать семь

В первый раз за три недели, когда она встала утром, в гостиной не было потных, пьяных тел. Странная это была разновидность одиночества. Агнес некоторое время сидела и, хныча, жалела себя. Она сидела в кресле, окруженном переполненными пепельницами, опустив голову между колен и засунув руки под мышки, чтобы унять дрожь.

Агнес не знала толком, сколько он просидел, сжимая красное ведро для швабры, но, когда она позвала его, они посмотрели друг на друга с одинаковым удивлением.

– Ты меня обнимешь? – жалостливо спросила она.

Он покорно подошел к ней, сел на подлокотник ее кресла. Он снова переживал бурный подростковый рост, и его руки легко обхватили ее за плечи. Каждый раз, обнимая ее, он все меньше и меньше чувствовал себя ребенком. Он становился чем-то новым, пока еще не мужчиной, а чем-то вроде маленького верзилы, ожидающего, когда к нему придет зрелость. Она цеплялась за него, сколько могла. От него пахло свежим воздухом, как от полей за окном.

Он сказал ей всего несколько слов:

– Я больше не хочу здесь жить.

– Да. И я тоже.

Агнес налила для себя горячую воду в ванну. Горячая ванна действовала на нее хорошо, и она почувствовала, что раздражительность понемногу покидает ее. Она вытерлась грубым полотенцем, оделась во все лучшее, что у нее было, не забыла подобрать свитер в тон пальто и туфлям. Непослушными руками она накрасилась и тщательно расчесала свои черные волосы так, чтобы скрыть седину у корней. Отыскав остатки вторничных денег, она аккуратно сунула их в карман и вышла из дома. День стоял жаркий и душный, две солнечные недели пытались впитать в себя целый дождливый год. И все же она застегнула пальто на все пуговицы. Они стояли группками, эти женщины в джемперах, заляпанных пятнами бобового соуса, и растянутых рейтузах, за которые цеплялись их детишки, они видели, как она вышла за калитку. Агнес слышала, что они говорили, и знала: именно в этом все дело. Она жалела их – им не хватало достоинства, чтобы причесаться. «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы теперь недолго», – подумала она, помахав им и выше подняв голову.

У входа в Шахтерский клуб стояли серые мужчины, попивали лагер на робком солнышке. Хотя погода была влажная и душная, они все надели плотные спецовки, в которых прежде спускались под землю. Она проходила мимо, а они поворачивались друг к другу, словно боязливые пингвины, и вполголоса обменивались мнениями. Она слышала свое имя, произнесенное шепотом, слышала пересказ ходивших про нее легенд. Те, кто посмелее, жадными глазами смотрели на нее поверх своих пивных кружек. Она знала, что они хотят одного: унизить ее, опустить на более низкий уровень. Она знала некоторых из них – тех, кто искал у нее утешения в обмен на пакет с несколькими банками пива. Добившись своего, они возвращались к своим худосочным женам и разномастным простыням. Все это было таким мелким, таким жалким, что нужно было сразу же выбросить его из головы.

После долгого пути она добралась до ряда закрытых магазинов у дороги. Мимо проносились машины, и она вдруг поняла, что она первый раз за последнее время выбирается из Питхеда, единственный раз, когда она, перейдя болота, гарантированно окажется среди людей, которые не знают всех отвратительных подробностей ее жизни. Она шла под солнцем, позволяя себе помечтать о свободе, когда увидела ее. Женщина, словно кошка, загнанная в угол собакой, выпрыгнула из ниоткуда и нервно огляделась. На мгновение Агнес показалось, что женщина вот-вот метнется стрелой, преодолеет низкое ограждение и попытается перебежать через четыре полосы шумного шоссе. В каком-то смысле Агнес надеялась, что женщина так и сделает.

– Привет, Коллин.

Женщина попыталась обойти ее на узкой пешеходной дорожке. Агнес в какой-нибудь другой день отпустила бы ее, но не сегодня. Она шагнула вперед и повторила погромче:

– Я говорю «доброе утро», Коллин.

Увядшая женщина остановилась как вкопанная – поток машин перекрывал ей путь к отступлению.

– И с чего это ты мне говоришь? – спросила Коллин.

– А почему я не могу поздороваться с тобой, если встречу на улице?

Женщина впервые подняла глаза и взглянула Агнес в лицо, потом изобразила кислую улыбку. Она скривила губы в гримасе, и Агнес показалось это неприличным. Единственной пухлой и женственной чертой на этом лице были губы.

– Откуда мне знать?

– Ну как твой братец поживает?

Женщина часто заморгала.

– Он-то? Прекрасно, спасибо.

Агнес подумала, что Коллин врет, но все равно расстроилась.

– Вот теперь, когда мы с ним разошлись, может, прекратишь названивать мне?

Коллин положила руку на свое серебряное распятие.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Понятно. Значит, ты держишь меня за идиотку. Брось. – Агнес цыкнула, как это делала Лиззи, когда хотела показать, что ее не проведешь. Слова Коллин удивили ее, потом она рассмеялась. – Коллин, ты дышишь, как старый кокер-спаниель. В будущем, когда будешь досаждать кому-нибудь звонками, может, ты попытаешься закрывать рот и дышать через нос.

Невинное выражение медленно растаяло на лице Коллин, как эскимо под солнцем. Вернулась самодовольная ухмылка.

– Ты держись подальше от моего брата, тогда посмотрим.

Агнес засунула руку в карман, вытащила старый конверт, в каких присылали счета за газ. В нем лежал листок с текстом объявления, которое она разместила в газете в колонке «Жилье на обмен», а теперь собиралась приклеить на газетном киоске. Она протянула листок Коллин. Та стала просматривать бумажку, и Агнес отметила, что Коллин не ахти какой читатель: ее губы шевелились