А если говорить точнее — когда она накрыла его руку своей… В тот миг, когда, собравшись у вещей чаши, они оба выложились, чтобы помочь Филиппу де Камилле… Вспоминая эти минуты, анализируя, она вдруг поняла: произошло нечто очень странное. Магия феи вступила в резонанс с магией франкского юноши, ещё день назад ей неизвестного. Аслан-бей упоминал о случаях, когда нескольким магам удавалось объединить Силы, но для этого, как правило, требовался длительный настрой, «притирка». Легче всего оное действо удавалась возлюбленным. Или кровным родственникам. Или святошам-аскетам высшего уровня, таким, как Бенедикт Эстрейский, который в своё время помог Ирис изгнать приворот из души Филиппа, мало того — вырвать с корнем привязку, отягощённую каким-то родовым проклятием… Но Пьер не был ни возлюбленным, ни монахом, ни родственником. Оставалось одно: скорее всего, в нём изначально жила фейская магия. Не просто же так его приметили и взяли под опеку инквизиторы! Поговаривают, у них собирается целый питомник одарённых юношей, из которых потом вырастают высшие маги. Значит, и в Пьере они разглядели незаурядные способности. А то, что именно фейские…

Фей осталось очень мало. Дар их редок, и не каждый, даже Посвящённый, опознает их ауру. А к тому же, мальчик… Хорошо, пусть не мальчик, но уже юноша — настоящий доходяга, худющий, одни мослы торчат. Лет себе, видите ли, прибавлял, чтоб взрослее казаться… Может, всю жизнь в своей деревушке голодал, рос слабым, вот Дар и не сразу проснулся. Назарке — двенадцать, он-то развивается нормально, а побратим от него просто отстал. Как сама Ирис, чьё развитие в стенах Сераля, где магия была под строжайшим запретом, умело сдерживал эфенди своими чудодейственными настойками.

А потом, специально попросив Пьера о небольшой помощи в саду, она убедилась… Они оба убедились, к немалому удивлению Пьера, что его слушаются и цветы, и травы; мало того — насекомые. А ещё он слышит, как растёт под землёй эта самая трава, как впиваются всё глубже в почву в поисках новых питательных веществ и влаги древесные корни, шныряют кроты и землеройки, дождевые черви жадно пожирают всё, что можно сожрать… Недаром его первый Дар был оценён Наставниками как «слухачество». Ирис такого не дано. Хоть со временем, возможно, она эту особенность и освоит…

Своему решению взять под защиту судьбу молоденькой парочки она была рада. Хоть и немного опасалась, что вечно серьёзный и прагматичный Филипп де Камилле не одобрит этакого ребячества… но, собственно, какое ей дело до его осуждения? Потом она начинала успокаивать себя тем, что, пожалуй, осудить, или просто счесть её решение за каприз, блажь — мог бы прежний Филипп, а этот, оживший, словно оттаявший… воспримет всё иначе. Правильно воспримет. И, в конце концов, вздыхая, признавала очевидное: гадания ни к чему не приведут. Вот вернётся — и всё станет ясно…

По этой-то, кстати, причине она задержалась в столице ещё на три дня, к вящей досаде своих спутников: хотела дождаться. Платья и подарки были давно уложены и даже отправлены, а Ирис всё ещё медлила, каждый день посылая Назара в графский дом: не приехал-ли хозяин? Она даже подумывала, не обратиться ли напрямую к Его Величеству с расспросами: в конце концов, имеет она право знать, куда сослан… жених. Она всё ещё спотыкалась на этом новом для себя слове. Но старалась, хотя бы мысленно, произносить его чаще. В конце концов, никто не должен догадаться, что их с Филиппом договорённость исключительно дружеская! Хоть порой ловила себя на тайном желании взаимного чувства… любви! Ах, как хотелось…

Но потом она рассердилась сразу на всех. На себя — за глупые мечты. На короля — за… просто так, потому что не обязан же он перед ней отчитываться, в конце концов; а восточная гостья, хоть и гостья, но должна помнить и своё место, и элементарные правила этикета. У монарха и без неё полно дел, особенно после женитьбы… И разумеется, больше всего она обиделась на Филиппа.

Поэтому, дождавшись последнего извещения, что «их сиятельство не появлялись, и о себе ничего сообщать не изволили», она зафыркала, как рассерженная кошка — даже тучки на небе появились, и робко громыхнул гром, впрочем, так себе громик, несмелый… Подсела к бюро в своей комнате и решительно потянулась к перу.

Выдохнула сквозь стиснутые зубы. Ой, нет, нельзя писать в таком состоянии. Эфенди не раз предупреждал: острие пера иногда жалит сильнее кинжала.

И начала:

«Дорогой Филипп!»

Похлопала глазами, словно только сейчас поняв, что написала, да так и вспыхнула. Поспешно смяв лист бумаги в комок, выбросила в корзину. Успокоиться! Успокоиться! А то начнёшь писать всякую чепуху, а он подумает…

Но как всё-таки обратиться? «Уважаемый», как на Востоке? «Драгоценнейший друг», как иногда начинал письма эфенди? Первое слишком сухо, может обидеть, второе… наверное, не совсем пока соответствует действительности… Совсем было упав духом, Ирис вдруг вспомнила, что во франкском эпистолярном этикете слово «дорогой» употребляется довольно часто, причём, если предшествует не имени, а титулу, вполне приемлемо, обозначая и дружеское (в меру) расположение, и уважение, и…

Поэтому, решившись, она начертала на одном дыхании:

«Дорогой граф!

Поскольку насущные дела мои в Лютеции завершены, я отбываю в Эстре. К сожалению, Вы так и не сообщили мне ни места, ни сроков Вашего отъезда, оставаться же в столице без какой-либо цели я не вижу смысла».

Подумала и дописала:

«При желании Вы можете навестить меня, когда вернётесь. Надеюсь, Ваша так называемая «ссылка» завершится успешно. Что-то подсказывает мне, что такой человек, как Вы, просто так не исчезает».

Перечитала. Вздохнула с облегчением. Ну вот, и намекнула, что «исчез» без объяснений, и вроде бы оставила возможность оправдаться. Дальше пусть решает сам.

Подписалась просто: Ирис О’Рейли. Без всяких там «Искренне Ваша» и прочего. Чтобы не счёл простую вежливость за какое-то там расположение. Обойдётся.

Нет, всё-таки она на него сердилась…

Назара уже не стала гонять: отослала с письмом местного слугу. Прикинула в уме: вроде бы с хозяевами дома рассчиталась, прислуге наградные раздала, с кем нужно попрощалась… Аннет можно не дожидаться она теперь в Лувре, обживает покои королевы; они с ней ещё увидятся в Гайярде, когда счастливая чета заявится за маленьким Анри, а потом сразу — в Клематис… Кузен Райан куда-то, увы, пропал, Али не может его найти. Ирис и ему оставила записочку с приглашением в Эстре. Всё. Больше её ничто не держит. Можно ехать. И так уже с час все домашние сидят, её поджидают; Кизил уж хвостом бьёт от нетерпения.

А день сегодня для поездки исключительный. Да и вообще, для всех дел хорош. Летнее солнцестояние. Самая короткая ночь, самый длинный день в году… Ждёшь от него только хорошего.

Говорят, именно в это время истончается связь между Плотным и Тонким мирами, на землю нисходят чудеса, души ушедших могут общаться с живыми, пророки получают озарения, а кривые судьбы могут выправиться. Дай-то Бог, чтобы у всех всё сложилось хорошо!

Вот с таким-то настроем она и уселась в карету, отнёсшую её к Лютецкому Старому Порталу. В дорогу нужно отправляться только с таким настроением!