— Подожди! — начал было граф, но тут его решительно подтолкнул к коню Райан. Прошипел:

— Быстро уходим, не зли её!

И сам учтиво поклонился начинающей гневаться лесной деве:

— Прости, прекраснейшая! Мы уже покидаем тебя. Вот, держи, чтобы веселей жилось!

Выудил что-то из кармана, бросил… Забыв, что надо сердиться, дева, бывшая когда-то старухой Онориной, перехватила в полёте дивный черепаховый гребень, украшенный драгоценными камнями, и восторженно ахнула.

…А Филипп-то всё гадал, зачем перед самой поездкой друид целый час проторчал в ювелирной лавке! Потом подумал, что, должно быть, невесте подарок выбирает…

— И вот это!

Вторым полетело ручное зеркальце в дивной резной оправе из слоновой кости. Засмеявшись от радости, Дриада тотчас в него уставилась, прихорашиваясь, улыбаясь, сверкая жемчужными зубками. Филипп не мог отвести от неё глаз, будто что-то так и разворачивало, так и притягивало… Оцепенение слетело лишь тогда, когда Райан дёрнул его коня за повод.

— Всё, больше ты от неё ничего не добьёшься. Да тебе и не надо уже, как я понял. Пусть играется, а то уже очаровывать начала, нам это ни к чему… родственник.

Всю дорогу, пока пересекали полосу Зачарованного леса, Филипп молчал, стиснув зубы. Спутник с вопросами и разговорами не приставал: видимо, сообразил, что не ко времени. Только, когда стена деревьев осталась далеко позади, а впереди замаячили, приближаясь, крыши рыбацких хижин, Филипп глухо спросил:

— Ответь мне, только честно: если бы вам удалось заманить сюда Ирис, вы бы и её… посадили на цепь?

— Никогда, — без колебаний отозвался Райан. — Ей, собственно, достаточно было влить в Барьер часть своей силы, и всё. Онорина же, как я понял, разозлилась и испугалась, да к тому же, давно переродилась из феи в ведьму, и пыталась старика убить. Вот он и не сдержался.

Он вздохнул.

— Я ведь не просто так за ним поехал во Франкию. Именно для того, чтобы он в запале не натворил глупостей, которых уже не исправить. Если уж быть до конца откровенным — признаюсь: уговорив Ирис О’Рейли приехать сюда, он бы вряд ли согласился выпустить её назад. Но тут я бы вмешался. В отличие от других дедов, мой не держал меня за глупоголового юнца и всегда считался со мной.

— Жёсткий человек порой идёт в своих намерениях до конца, — задумчиво протянул Филипп. — И, как знать… Что ж, не будем рядить о том, чего не случилось. В Дублин, на поиски О’Нила!

Кони трусили по узкой дороге, сквозь пыльную колею которой пробивалась трава: похоже, нечасто здесь ездили. Филипп перебирал в уме варианты поисков, пытался вспомнить, кто именно должен был оставаться в здешнем франкском посольстве, пока Барьер не отрезал Остров от внешнего мира… Всё это были важные насущные дела, требующие немедленных действий и решений. Однако спустя какое-то время граф де Камилле понял, что уже с четверть часа в голове у него блаженная лёгкость напополам с пустотой, а на губах — такая же блаженная и, должно быть, глупая улыбка.

Не выдержав, он обернулся к лесу, оставшемуся далеко позади. Словно пытался разглядеть сквозь непроницаемую мшисто-зелёную стену солнечную поляну и деву, прячущуюся в ветвях.

В голове раздался серебристый смешок.

«Я же сказала — свободен! И ты, и весь твой род! Поди прочь, пока не приманила, хорошенький влюблённый дурачок!»

***

Эстре встречал Ирис чудесным июньским днём.

Правда, сборы в дорогу затянулись. И не сколько из-за нерасторопности Фриды и Мэг — вещи-то были уложены вовремя, ведь большая часть новых нарядов так и осталась не извлечённой из дорожных сундуков: благодаренье Небесам, королевской гостье не пришлось выезжать ни с визитами, ни ко двору, обойдясь единственным посещением при официальном представлении. Так и остались труды мастерицы Бланш не востребованы до поры, до времени. Но Ирис ни о чём не сожалела. Придворные красавицы показались ей разнаряженными куклами — о чём с ними разговаривать? В своё время Огюст Бомарше проговорился, что времяпровождение в светских салонах в большинстве случаев совершенно зряшное: редко кто из блистательных дам собирает умное общество: в основном — модное… И дал краткую, но ёмкую характеристику подобных сборищ: пустопорожняя болтовня и сплетни. Ну, значит, и жалеть не о чем.

А разыскать в этой толпе аристократов действительно умных людей, с которыми и впрямь можно бы подружиться, таких, как матушка Констанция, требовалось время. Которого сейчас не то, чтобы не было… Просто Ирис устала от столицы. И потом, не навек же она уезжает! У неё остались подопечные в университетах, которые уже через аббатису засыпают её записочками с просьбами разобраться в тех или иных манускриптах эфенди… По совету Констанции, Ирис расписала подробный реестр ответов и для Сорбоннских страждущих, и для Лютецких, с припиской в следующий раз систематизировать вопросы и высылать ей уже в Эстре.

Пришлось объехать ювелирные и модные лавки, разыскать чудесную мастерскую детских игрушек, посетить самых почтенных букинистов. Закупить гостинцы для всех: и для сиятельной герцогской четы, и для их детишек, друзей и домочадцев, и для слуг, оставшихся в пригородном домике… Эстрейцы, конечно, годились своим городом, но и в Лютеции было на что посмотреть и что увезти с собой. Например, герцог Жильберт уж точно придёт в восторг от печатных карт Галлии и Франкии — новинок столичных типографий. А герцогиня, любящая музицировать, порадуется шестиструнной лютне работы ещё не слишком известного, но, говорят, подающего надежды молодого мастера Габбони, и трём альбомам с нотами новых пьес. Для детей удалось прикупить целый кукольный театрик с Пульчинеллой и его подружкой, с Отважным Рыцарем и Прекрасной Дамой, Злым и Добрым Драконами, Ведьмой и Чародеем, Лошадкой, Овечками, Псом и Котом; Ирис уже предвкушала восторг и юных исполнителей, и благодарной публики…

А ещё ни в коем случае нельзя было забыть об экономке Сильвии, кухарке и двух служанках, о приходящем садовнике… Об Али, Фриде и Мэг, и, разумеется, Кизиле, которые, хоть и не расставались с ней по сей день, но были достойны наград. О Назаре, которому предстояло вернуться в школу Бенедикта, о самом Его Высокопреосвященстве с его любовью к шахматам… Об остающейся в Лютеции матушке Констанции и сёстрах-монахинях, о русалке в монастырском колодце, с которой Ирис так и не познакомилась, но надеялась ещё встретиться… И, разумеется, о Пьере с Мари.

Первое время, стоило Ирис увидеть эту парочку вместе, у неё даже слёзы на глаза наворачивались от жалости и сострадания. И от великой нежности — чувства, не испытанного, кажется, раньше ни к кому. Она, не намного обогнавшая годами этих юнцов, чувствовала себя всесильной взрослой волшебницей, взявшей под своё крыло неразумных малых деток. Может, это и был пресловутый материнский инстинкт, о котором иногда говорил эфенди? Но «детей» так и хотелось спрятать, защитить, накормить, погладить по головкам… Ирис и посмеивалась над этой своей новой причудой, и дорожила ею: чувство, не изведанное раньше, грело душу. Мало того: с той поры, как рядом появился Пьер…