но атлантологи высоко ценят его труд. Однако содержание работы, как следует из подзаголовка «древнейшие культуры человечества и их взаимоотношение», много шире. Ее основная идея воплотилась и в стихах:

Но смутно душа человека

Хранит в глубине до сих пор,

Что знали — Орфей, Пифагор,

Христос, Моисей, Заратустра, Друиды

И мы, Пирамиды!..

Мы бросили вам семена.

Когда ж всколосится посев Атлантиды?

«Учители учителей» интересны и тем, что Брюсов первым в России приблизился к пониманию Интегральной Традиции: «Существовала традиция, шедшая из отдаленного прошлого, которая утверждала гораздо большую древность человеческой цивилизации. […] Опиралось такое историческое учение только на значение предания, на некоторые общие соображения и на доводы аналогии. […] Можно сказать, что в начале XIX века для мыслящего человека предоставлялся выбор между двумя концепциями мировой истории. Первая концепция, быть может, преувеличивая и увлекаясь, считала сотнями тысячелетий. Она учила о четырех „расах“, поочередно принимавших скипетр культурного владычества на земле: желтой, красной, черной и белой. Белая раса, господствующая ныне, признавалась поздним цветком на древе человечества, перед которым расцветали три других. Расцвет наиболее пышного из них — культуры красной расы, культуры атлантов, заложивших первоосновы всего, чем и поныне живет человечество в области духовной, — падал, согласно с традицией, на отдаленнейшие эпохи от 800–200 тысячелетий до нашей эры… Эта историческая концепция была не только объектом веры, но и предметом изучения и исследований в тех кругах ученых, которым обычно дается название оккультистов». Среди перечисленных далее имен — Фабр д’Оливе, Сент-Ив д’Альвейдр и Станислав де Гуаита, которых сегодня едва ли назовут «учеными». На их труды во многом опирался классик традиционализма Рене Генон — еще одна невстреча Брюсова — писавший и об Атлантиде.

Валерий Яковлевич не только принимал работы оккультистов всерьез, но констатировал на основании данных археологии: «То, что раньше представлялось всей „историей человечества“, оказалось лишь ее эпилогом, заключительными главами к длинному ряду предшествующих глав, о существовании которых наука долгое время не подозревала или не хотела подозревать. […] Наука вплотную подходит ко „второй“, отвергнутой ею, концепции мировой истории, и уже принуждена логикой событий поставить перед собою проблему о существовании некоего древнейшего культурного мира, аналогичного традиционной Атлантиде». Атлантиду, существование которой обсуждалось академической наукой, он поместил в один ряд с теми цивилизациями, которые наукой не признавались: «Были лемуры, атланты и прочие». Для советского читателя своей «научной поэзии» он позже пояснил: «Лемуры — по оккультной традиции, первая раса, достигшая на земле сравнительно высокой культуры (на исчезнувшем материке в Тихом океане)».

Стремясь донести результаты своих разысканий до широкой публики, Брюсов начал сотрудничать с Московским городским народным университетом, основанным в 1908 году на средства генерал-майора в отставке Альфонса Шанявского и носившим его имя. Это необычное учебное заведение имело два отделения: научно-популярное (4 года обучения по программам среднего образования) и академическое (3 года по университетским программам). Принимались лица обоего пола не моложе 16 лет, независимо от национальной и религиозной принадлежности; документы о среднем образовании не требовались, поэтому слушателями были служащие, учителя, ремесленники, рабочие, стремившиеся к знаниям; дипломов и соответствующих прав народный университет не давал. В 1912–1913 годах на Миусской площади (дом 6) для него было выстроено здание, где по вечерам проводились лекции и семинары. В отличие от казенных высших учебных заведений сюда допускались преподаватели без ученой степени. Из знакомых Брюсова здесь читали Матвей Розанов и Айхенвальд, в попечительский совет входил издатель Михаил Сабашников, а из слушателей достаточно упомянуть Сергея Есенина, Янку Купалу и Николая Вавилова.

В феврале — апреле 1917 года Брюсов прочитал «шанявцам» курс лекций «Учители учителей», а зимой 1917/18 года «Рим и мир», оставшийся неопубликованным. Сопоставив эти лекции с набросками «Золотого Рима», М. Л. Гаспаров отметил несколько важных различий: «Во-первых — расширение исторического кругозора. […] Во-вторых — внимание к социально-экономическим явлениям. […] В-третьих — изменение оценки императорского абсолютизма. Брюсов больше не восторгается великолепием безраздельной императорской власти и сквозной бюрократической иерархии: он осуждает их за то, что они отстраняются этим от народа и тем лишают силы собственную цивилизацию. […] Эта перемена оценки — тоже, разумеется, результат разочарования Брюсова не в римском, а в русском самодержавии». Русская революция — сначала Февральская, потом Октябрьская — давала много поводов к историческим аналогиям.

Книга четвертая. В такие дни

(1917–1924)

Но глаза! глаза в полстолетие

партдисциплине не обучены:

От книг, из музеев, со сцены —

осколки (как ни голосуй!),

Словно от зеркала Г.-Х. Андерсена

засели в глазу.

Валерий Брюсов

Глава шестнадцатая

«Повеял вихрь и разметал Россию…»

1

Революцию в России ждали давно, но случилась она все равно неожиданно. Как и большинство русских интеллигентов, Брюсов приветствовал случившееся. «Только духовные слепцы, — писал он в брошюре „Как прекратить войну“, — могут не видеть, как величественно-прекрасен был охвативший всю Россию порыв; только враги родины могут отрицать всемирно-историческое значение недавних событий, в корне изменивших государственный строй в России». И посвятил революции несколько стихотворений того типа, о котором иронически писал пять лет спустя в статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии»: «Февраль 1917 года был по плечу большинству наших поэтов, побудил „певцов“ быстро настроить свои лиры на лад „свобода-народа“»:

Свобода! Свобода! Восторженным кликом

Встревожены дали холодной страны:

Он властно звучит на раздольи великом

Созвучно с ручьями встающей весны.

Иногда это звучало как пародия — на самого себя:

На улицах красные флаги,

И красные банты в петлице,

И праздник ликующих толп;

И кажется: властные маги

Простерли над сонной столицей

Туман из таинственных колб.

Иногда как пародия на Игоря Северянина:

И втайне жаль, что нынче мне не пятнадцать лет,

Чтоб славить безрассудно, как юноша-поэт,

Мельканье красных флагов и красный, красный цвет!

С революцией Брюсов связывал надежды на переустройство России, которое устранит пороки прежней системы, но сохранит целостность государственного организма. Об этом его статья «О новом русском гимне», содержание и значение которой гораздо шире вызвавшего ее частного повода: речь в ней о том, на кого должна опираться новая власть, кого представлять и кого защищать. Брюсов последовательно выступал против любой ограниченности — национальной, религиозной, классовой: «Русский национальный гимн должен быть не гимном „русских“; свой пафос должен почерпать не в одном определенном вероучении