и не в идеологии одного определенного класса населения; свое основное содержание должен искать не в военной славе нашей истории и не в огромности русской территории. Мы ждем гимна, который объединял бы все многомиллионное, разнообразное население русской державы, в его лучших, возвышеннейших идеалах. […] Братство народов, населяющих Россию, их содружественный труд на общее благо, память о лучших людях родной истории, те благородные начала, которые отныне должны открыть нам путь к истинному величию, может быть, призыв, к „миру всего мира“, что не покажется пустым словом, когда прозвучит в гимне могучей державы, — вот некоторые из идей, встающих невольно в мыслях при многозначительном слове: Россия».

Другим важнейшим вопросом — наряду с реформой государственного устройства — был вопрос войны и мира. Брюсов занял позицию «революционного оборончества» — правда, с оговорками. Большинство «оборонцев» призывало к продолжению войны до победного конца ради реализации ее декларативных целей, включая разгром тевтонского милитаризма. Валерия Яковлевича заботили прежде всего государственные интересы России, но он думал и об освобождении порабощенных народов, включая бельгийцев — «народ Верхарна».

«Обращение Временного правительства к российским гражданам» от 27 марта подтверждало верность обязательствам перед союзниками. Одновременно в нем говорилось об отсутствии у новой России экспансионистских стремлений, что было сделано под давлением Петроградского совета. Написанный Брюсовым в марте проект воззвания московского Союза писателей, в создании которого он принял деятельное участие, декларировал: «Война всегда — величайшее зло; война — проклятие и ужас истории; война — пережиток варварства, недостойный, позорный для просвещенного человечества. Но в наши дни для России война — зло двойное, тройное. Нам нужен мир, чтобы укрепить не вполне еще прочное основание нашей свободы, чтобы пересоздать весь строй нашей жизни на новых, свободных началах, чтобы наверстать потерянное царским режимом за несколько столетий на всех поприщах. Нам нужен мир, чтобы спокойно предаться созидательной работе, огромной, почти безмерной: коренной перестройке везде подгнившего здания нашей государственности и общественности».

Бесперспективность и бессмысленность продолжения войны были для Брюсова очевидны. В то же время он резонно опасался, что поиски сепаратного мира любой ценой оттолкнут союзников от России и вынудят ее вести переговоры с центральными державами в одиночку, а это, в сложившихся условиях, означало бы сдачу на милость победителя. Поэтому Валерий Яковлевич считал необходимым последнее, решительное напряжение усилий ради достижения военного успеха, который, улучшив стратегическое и тактическое положение России, дал бы ей возможность вести мирные переговоры на равных. Эти идеи он обобщил в брошюре «Как прекратить войну».

Учитывая усиление антивоенных настроений в стране, союзники потребовали гарантий того, что Россия не заключит сепаратный мир. 18 апреля министр иностранных дел Павел Милюков специальной нотой подтвердил решимость Временного правительства вести войну до победного конца, что вызвало волнения в Петрограде и перестановки в кабинете, который возглавил эсер Александр Керенский. Брошюра Брюсова была написана до кризиса: автор отметил это в примечании к отдельному изданию, вышедшему в конце лета, когда ситуация радикально переменилась. Наступление на Юго-Западном фронте, предпринятое с 18 июня по 15 июля 1917 года под давлением Антанты, закончилось поражением русской армии. Оно несколько облегчило положение союзников на других фронтах, но саму Россию приблизило не к заключению мира, а к большевистскому перевороту. Позднее брошюра привлекла внимание Ленина, хотя его оценка по существу нам неизвестна: «Неожиданное выступление Брюсова в роли политика, который со своей стороны давал рецепт, как прекратить войну, заинтересовало Владимира Ильича, и он отметил книжку Брюсова для прочтения»{1}.

Горький и его окружение, с которыми Валерий Яковлевич продолжал общаться по литературным делам, начали агитировать за скорейший мир с Германией сразу после Февральской революции. 4 июня в газете «Новая жизнь» появилось стихотворение Брюсова «Тридцатый месяц», написанное в январе 1917 года (тридцатый месяц войны) и переработанное в апреле. Это уже полный отказ от «революционного оборончества»:

Борьба за право стала бойней;

Унижен, Идеал поник…

И все нелепей, все нестройней

Крик о победе, дикий крик!..

Пора отвергнуть призрак мнимый,

Понять, что подменили цель…

Стихотворение было сразу же принято газетой, но автор, колебался, стоит ли вообще печатать его, а если печатать, то не лучше ли сделать это под псевдонимом. Ослабление позиций Временного правительства вызвало новую, искусственную вспышку «оборончества» и «охоты на ведьм», одной из жертв которой оказался Горький. Брюсов провозгласил солидарность с ним в сонете «Максиму Горькому в июле 1917 года», напечатанном в 1920 году, но сразу сообщенном адресату:

Не в первый раз мы наблюдаем это:

В толпе опять безумный крик возник,

И вот она, подъемля буйный крик,

Заносит руку на кумир поэта….

Горький благодарил: «Вы очень тронули меня за сердце, Валерий Яковлевич, — редко случалось, чтоб я был так глубоко взволнован, как взволновало меня ваше дружеское письмо и милый ваш сонет. Спасибо вам. Вы — первый литератор, почтивший меня выражением сочувствия и — совершенно искренно говорю вам — я хотел бы, чтобы вы остались и единственным. […] Давно и пристально слежу я за вашей подвижнической жизнью, за вашей культурной работой и я всегда говорю о вас: это самый культурный писатель на Руси! Лучшей похвалы не знаю; это — искренно»{2}. «Оборонческая» пресса обвиняла Брюсова в измене прежним убеждениям, но выбор был сделан, хотя он и намеревался заявить на страницах «Новой жизни» о несогласии с «некоторыми из позиций, занятых газетой»{3}.

Революция не отвлекла Брюсова от общественных дел. 24 марта в Литературно-художественном кружке собрались представители научных и литературных организаций Первопрестольной, которым он прочитал доклад, предложив избрать «Совет из десяти лиц, каковые могли бы взять под свое наблюдение и руководство все операции по надзору за печатью в Москве при помощи уже существующих при градоначальстве учреждений […] Совет должен будет содействовать их работе: а) по регистрации произведений печати; б) по наблюдению за правонарушениями, совершаемыми при посредстве печати». Поясняя свое предложение, Брюсов сказал: «Свобода печати, как известно, есть сила не только могущественная, но даже страшная. Ее нельзя сравнить с ломким цветком, требующим защиты: скорее она — отточенное обоюдоострое лезвеё, защищать от которого приходится других, так как оно способно наносить раны глубочайшие и смертельные. Примеры истории учат нас, что пользование свободой печати, особенно в первое время по ее возникновении в стране, нередко ведет к некоторым эксцессам, которые могут рассматриваться как действия, законом караемые. На нашем Совете будет лежать тяжкая обязанность участвовать […] в определении пределов, за которыми свобода печати переходит в правонарушение»{4}.

Градоначальник Петр Лидов