— Я тогда чуть не обделался, — признался Шо. — До сих пор мурашки по коже.

— Мне тоже было не по себе.

Пятнадцать лет назад Лайераку повезло оказаться на одном из первых показов знаменитого «Бронетяга» братьев Спич — первой в истории Герметикона фильмы, которую показывали широкой публике. Точнее, тогда это была еще не фильма, а минутный аттракцион, во время которого зрители переживали медленное, но неотвратимое приближение тяжелого бронетяга — пушечный ствол выразительно опущен, курсовой «Шурхакен» рыщет в поисках цели, огромные траки важно обещают раздавить, вмять в пол, превратить в кровавую лужицу… Выдерживали испытание, естественно, не все, но аттракцион процветал: одни зрители возвращались, чтобы вновь пережить незабываемые ощущения, другие — чтобы попытаться усидеть в кресле.

— Почему ты вспомнил о «Бронетяге»? — поинтересовался Шо. — Выставкой навеяло?

— Подумал, что синема здорово изменилась за эти годы. «Бронетяг» длился минуту, а мы платили за просмотр больше, чем за получасовую фильму сегодня.

— Все меняется.

— Какое тонкое замечание.

— Не издевайся.

— И в мыслях не было.

Они выбрали столик в тени маркизы, Лайерак заказал кофе, Шо — кофе и рюмку коричного ликера, подождали, пока официант исполнит заказ, затем еще помолчали, бездумно разглядывая наряженных прохожих, а затем Сапожник спросил:

— Почему сегодня выходной?

Почему не случится большой акции в сферопорту, которая должна была стать украшением кардонийских гастролей и достойно ответить устроившим фейерверк выскочкам? Огнедел обожал жечь цеппели, говорил, что с красотой пылающего в небе пожара ничто на свете не сравнится, тщательно готовил акцию, но… Но вчера отменил ее без объяснения причин.

— Что случилось?

— Всем ледяного лимонада! — Соседний столик оккупировала веселая компания молодежи: трое парней, судя по форме — курсанты Морской академии и три хорошенькие девушки. — И мороженого!

— Отто, спасибо! Ты такой молодец! — защебетали девушки.

А Лайерак резко обернулся и посмотрел на неожиданно появившегося тезку. Лет двадцать, не больше, краснощекий, не избавившийся еще от юношеской пухлости, кареглазый, громкий…

— Только не выбирайте шоколадное!

— Хочу щербет!

— Все, что пожелаешь, — пообещал Отто-младший.

А старший перевел взгляд на Сапожника и коротко ответил:

— Опасно.

И хотя пауза получилась долгой, уточнять, что именно опасно, не потребовалось.

— Я слышу это от тебя? — попытался пошутить Шо. — Невероятно.

— Отто, а пойдем в синему? Новую фильму привезли: «Пленница Южной пустыни». С Аделаидой Крабо!

У Огнедела дернулась щека.

— Завтра мы ставим точку, — медленно ответил Лайерак, изо всех сил стараясь не обращать внимания на компанию за соседним столиком. — Нельзя рисковать главной акцией.

«Нельзя рисковать главной акцией»?! Слова правильные, но какая она — «главная» акция? Много лет назад таковой считалась та, во время которой власть получала наиболее весомый удар. Взрыв ратуши в Маркополисе, убийство тинигерийского дара Клавдия, уничтожение «Шолоколета», флагмана Шестого флота Компании, — все эти акты считались главными и сопровождались отвлекающими ударами. Но так считалось давно, до того как Огнедел стал превращать террор в искусство. Лайерак ценил замысел и красоту исполнения и главными называл те акции, которые завораживали случайных зрителей величием постановки.

Но в том, что намечено на завтра, красоты нет. Это будет работа, нужная в первую очередь заказчику, и этот факт бесконечно печалил Сапожника.

— Ради чего мы рискуем?

— Что, извини? — не понял Лайерак.

— Ради чего рискуем? — повторил Шо. — Мы поставили планету на уши — зачем?

— Так должно быть, — медленно ответил Отто.

И Сапожнику вдруг показалось, что в глазах Огнедела заиграли отблески всех недавних пожаров: тонущие канонерки, летящий в никуда поезд, пылающее здание… Не хватало самого главного, несостоявшегося, но и без него всполохи выглядели угрожающе: Лайерак догадывался, куда идет разговор, и направление ему не нравилось.

Шо стало страшно. Чтобы продолжить, ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, но он продолжил:

— А мне начинает казаться, что мы работаем за деньги.

Прозвучало, и теперь ничего не важно, кроме ответа.

Сапожнику очень хотелось, чтобы Отто вспылил, оскорбился, чтобы потребовал объяснений, но торопиться с ответом Лайерак не стал. Сделал глоток кофе, вернул чашку на блюдце. Неспешно раскурил сигарету, предварительно помяв ее в пальцах. Поморщился, наверное от солнечных лучей, и кивнул на прохожих:

— Согласен ли ты с тем, что все они скоро умрут?

— Нет, Отто, даже не думай — никаких прогулок на катере! — Смех. Отто пытается объяснить, что нормы приличий будут соблюдены.

— Глупо отрицать очевидное, — ответил Шо.

— Атеисты, религиозные фанатики, полицейские, борцы за свободу, адигены, простолюдины — никто не останется навсегда. Мы пытаемся сделать мир иным… мы делаем его иным, будим людей, открываем им глаза, но мы уйдем, а мир останется. Пусть измененный, но останется. Повседневный мир: будничный и тусклый, как черно-белые картинки твоей любимой синемы. Он просыпается изредка: войны, революции, катастрофы… Расцветает ненадолго, но вскоре вновь засыпает. Мы его изменим, обязательно изменим, но вскоре мир снова станет скучным, а потому необходимо постоянно наполнять его красотой. Постоянно добавлять изящества. Добиваться того, чтобы мир не засыпал, чтобы изменения его стали перманентными.

— За деньги?

Повторять вопрос было еще более опасно, чем задавать его в первый раз, однако Лайерак не разозлился.

— Меня, к примеру, забавляет тот факт, что одни эксплуататоры пытаются с нашей помощью свести счеты с другими…

— Я чувствую себя проституткой.

— Ребята, фильма начнется через пятнадцать минут! Бежим!

Молодой Отто умчался, держа за руку одну из девчонок. Исчез в толпе, случайный тезка, а Отто старый, проводивший студента странным взглядом, в котором боль смешалась с завистью и раздражением, вернулся к тому, с чего начал:

— Они все равно умрут. В свободе или рабстве, на войне или в постели, здоровыми или больными, верующими или нет — они умрут. И мы с тобой подохнем, Шо, и поэтому я постараюсь не упустить ни одной возможности добавить в мир немного красоты. Мне платят — пусть, мне не платят — буду делать ради удовольствия. Огонь был в начале, огнем все закончится… — Лайерак достал еще одну сигарету — его пальцы подрагивали. — Огонь — это красиво.

— А как же наши идеи? — тихо спросил Сапожник.