что страх перед ересью способен даже самых здравомыслящих людей обращать в слепых безумцев. Стоило бы кардиналу Мелиору беспристрастно рассмотреть все обстоятельства, он бы понял, что я никогда не стану катаром, потому как это означает отречение от радостей плоти.

Джоанне его улыбка показалась скорее озорной, чем сальной, и она не удержалась и улыбнулась в ответ, когда он с шутливым вздохом обронил:

– Ведь в конечном счете не секрет, что я люблю женщин.

– Об этом я наслышана, – очень сухо произнесла она.

– Ну еще бы, – столь же сухо согласился он. – Но чего ты, возможно, не знаешь, так это то, что в отличие от большинства мужчин мне нравится общество женщин не только в постели, но и вне ее.

– Полагаешь, что с большинством мужчин это иначе?

– Увы, да. Слишком многих из них гораздо больше интересует женская плоть, чем ум женщины. Им никогда не узнать, как ошибался святой Петр, говоря о женщине как о сосуде скудельном. У известных мне дам зачастую больше здравого смысла, чем у мужчин, да и жизненных сил, потому как они давно привыкли гнуться, но не ломаться. А еще они могут быть очаровательно непредсказуемыми… Что доказала одна прекрасная королева тем недавним вечером в Нарбонне.

Когда взгляды их встретились, дыхание Джоанны участилось. Она знала как опасно флиртовать с этим мужчиной, ибо слишком остро ощущала физическую его близость, испытывала желание погладить эти растрепанные ветром черные кудри, ощутить его руку на своей талии, изведать вкус его губ на своих губах. Она подобралась внутренне и внешне. Но прежде чем Джоанна успела высказать намерение вернуться в большой зал, граф почти неуловимо отступил и бросил как бы невзначай:

– Расскажи мне о Сицилии, госпожа.

Она с облегчением вздохнула, но одновременно расстроилась, что ему с такой легкостью удалось распознать ее настроение. Но поскольку на самом деле уходить ей не хотелось, охотно исполнила его просьбу. По ходу рассказа воспоминания нахлынули на нее, и она с удовольствием отдалась им, повествуя о чудесной жемчужине посреди бирюзового моря, этом пригретом солнцем королевстве, процветающем и мирном под скипетром ее супруга, когда мрачная тень германского императора еще не нависала над островом. Джоанна давно заметила, что Раймунд необыкновенно внимательный слушатель. Внимая ей, он не отрывал глаз от ее лица, ловя ее слова с такой жадностью, как будто весь мир сжался до границ этого благоуханного сада, а его население – до мужчины и женщины, сидящих на узкой каменной скамье в тени вишневого дерева.

Но если тело и сердце сообща толкали ее к непростительному греху, ум продолжал работать четко и ясно, дав команду поднимать перекидные мосты и опускать решетки в воротах.

– Вечереет, – услышала она как бы со стороны собственные слова и указала на небо, окрасившееся золотом и багрянцем роскошного южного заката. – Полагаю, нам пора возвращаться.

– Разумеется, – согласился граф и тут же поднялся.

Но когда он предложил ей руку, Джоанна поняла, что улизнуть без потерь не удастся. Как после только что состоявшейся между ними беседы вернуться к прежней оборонительной холодности? Тоже встав, королева оправила юбки и неохотно, едва коснувшись, положила свою руку на его, пытаясь понять, как удастся ей держать Раймунда на расстоянии все эти мили и недели пути, отделяющие Каркассон от Пуатье.

Глава XVIII

Тулуза, Франция

Сентябрь 1193 г.

По настоянию кардинала Мелиора путники не стали задерживаться надолго в Каркассоне и направились к северу, сделав остановку сначала в аббатстве Сен-Папуль, затем в Авинье, а вскоре на горизонте обрисовались знаменитые розовые стены Тулузы. Джоанне очень хотелось посетить город, сыгравший такую большую роль в истории ее семьи. Она видела его в бытность еще ребенком во время путешествия в качестве невесты на Сицилию, но плохо помнила ту многотрудную одиссею. Она не помнила даже Раймунда, хотя тот клялся, что встречался с ней в Сен-Жиле, где Джоанна трогательно распрощалась с Ричардом и перешла под опеку сицилийских послов. Он признался, что был впечатлен ее храбростью: девочка одиннадцати лет покинула родной дом и близких, чтобы выйти замуж за чужака в далекой стране. Когда Джоанна извинилась, что не помнит их встречи, граф рассмеялся и пошутил, что в свои двадцать не представлял из себя ничего запоминающегося. Но ей все равно слышалась в этом ирония, потому как она твердо знала, что отныне никогда не забудет его.

Их разместили во внушительной цитадели, известной как замок Нарбонне, расположенной прямо за городскими стенами, и Раймунд обещал лично провести их по городу, который явно любил. Граф гордо сообщил спутникам, что в Тулузе одиннадцать больниц и шесть лепрозориев, и притворно удивился, когда они вежливо отклонили приглашение посетить один из приютов для прокаженных. Он заверял Джоанну и Беренгарию, что его отец в отсутствии, поэтому они удивились, увидев развевающееся на башне замка красное знамя с легендарным золотым крестом графа Тулузского. Граф лично встречал их во внутреннем дворе, на его устах играла довольная улыбка. Если он рассчитывал, что неожиданность его появления побудит гостей к любезности, графа ждало разочарование. Кардинал Мелиор и его свита как могли старались сгладить неловкость, но королевы и собственный сын хозяина расставались со словами как скряга с монетами. Обед был роскошным, с многочисленной сменой блюд, отличными винами и поразительным десертом в форме дракона. И жестоко не удался, потому что Джоанна, Беренгария, их фрейлины и придворные рыцари молчали и дулись, а Раймунд даже не скрывал своего гнева. Когда пиршество окончилось, он принес дамам пространные извинения, заверив их, что отец обещал держаться в стороне, и сказал, что они завтра же уедут из города.

Джоанна ходила пожелать Беренгарии спокойной ночи, а вернувшись, очень удивилась, застав в опочивальне одну Мариам.

– Остальных я попросила подождать, – пояснила фрейлина. – Мне хотелось бы переговорить с тобой наедине.

Она помогла Джоанне снять вуаль и головной убор, извлекла из соломенных волос королевы заколки и принялась расчесывать их, а попутно сообщила, что один из рыцарей сэра Стивена слышал доносящуюся из спальни графа ругань и что