– Не победит, германец сильнее нас, – отвечал Распутин.

– Очень печально, – смеялись дамы, весело блестя свежими лицами, – хочется, чтобы победили мы.

– Мне тоже всех вас хочется, всех сразу, да не получается, – бурчал недовольно Распутин.

Дамы делали вид, что не понимают, о чем он говорит, по-девчоночьи хихикали.

– А я всех сразу не могу, только по очереди, – продолжал бурчать Распутин. Рывком распахнул дверь своей спальни. – По одной заходи! – скомандовал он, пошатнулся пьяно. – Первая ты, с толстыми ляжками. – Он ткнул пальцем в баронессу, представительницу известной фамилии, чей муж служил в министерстве по части финансов и давно не получал повышения, отчего жена ощущала себя ущемленной куда больше, чем муж.

– Я? – Баронесса побледнела.

– Да. Ты! – Распутин, держась за ручку двери, качнулся, пополз в сторону. – Ты!

Баронесса сделала неловкий шаг вперед. Распутин изогнулся, ухватил ее под локоть и втянул в спальню. С грохотом закрыл дверь. Потом чуть приоткрыл и прокричал в щель дамам: – Сегодня я всех вас очищу от грехов!

Происходило то, что впоследствии Роберт Масси назвал «особым актом». «Заниматься сексом с этим немытым крестьянином, у которого была неряшливая борода и грязные руки, было чем-то абсолютно новым, ранее неведомым и необычайно волнующим. Петербургские дамы собирались в его квартире и ждали очереди приглашения в его постель».

Следом за Распутиным в спальню сунулась было томная блондинка с жемчужной заколкой в пышных волосах – она не видела, что в спальню уже вошла баронесса, – но вовремя остановила себя: она уже слышала ранее, что Распутин считает свою спальню, свою постель «святая святых» и туда никто, даже Дуняшка и дочка Распутина, Матрена, которую гульба отца нисколько не задевала, почти не имеет хода. Только по приглашению «старца». А если кто-то появляется без приглашения, то Распутин начинает лютовать. Впрочем, Дуняшка бывала там часто, Дуняшке можно было – ведь кто-то должен же был убирать спальню, смывать мокрой тряпкой с пола плевки, окурки, бумажки, ломаные куски грифельного карандаша, поскольку Распутин везде, даже в постели, сочинял записки разным чиновникам, требуя от «милаих дарагих» устроить кого-нибудь к себе на работу либо дать денег.

– Куда? – крикнул блондинке Секридов. – Ефимыч может ногой в зад засадить! Аккуратнее, дамочка! – Понизил голос: – Раз он сказал, что всех обслужит – значит, всех и обслужит.

– Хам! – без особого воодушевления бросила блондинка филеру.

К ней подступила чернявая, с жаркими фиолетовыми глазами малоросска в бархатном платье, проговорила небрежно:

– А вам, милая, к святому отцу надо в очередь встать.

– Кому? Мне? – Блондинка опешила.

– Нет, Наполеону Бонапарту! – лихо обрезала ее смуглая малоросска.

– Я не во имя греха прибыла к Григорию Ефимовичу, – сказала блондинка, – а во имя спасения души.

– Все мы тут во имя спасения души, всех святой отец оприходует, – грубо проговорила малоросска и, усмехнувшись, потянулась долгоногим ладным телом, суставы у нее сладко захрустели, – так славно оприходует, что мало не покажется. А кому покажется – добавит.

– Фу! – оскорбилась блондинка и отошла в сторону. Вспомнила о том, что как-то прочитала в газете признание жены Распутина, Прасковьи Федоровны Дубровиной, которая сказала о муже довольно равнодушно: «Сил у него на всех хватит».

Баронесса выкатилась из спальни минут через двадцать, не стесняясь, поправила пуговицы на лифе, рукою тронула волосы и произнесла буднично, словно в бане:

– Следующий! – Поправилась: – Следующая!

Баронесса была довольна: и удовольствие получила – хотя ей приходилось зажимать ноздри пальцами, когда до нее дотягивался запах немытых ног и потных гениталий, – и мужа вперед продвинула. Теперь ей оставалось одно – ждать.

Следующей в спальню пошла малоросска, на ходу скосила глаза на собравшихся женщин, простецки подмигнула блондинке с жемчужной заколкой, молвила тихо и четко:

– Счас я ему покажу!

Старший филер Секридов не выдержал, восхитился:

– Вот бой-баба! Люблю таких!

– Как бы Ефимычу плохо не стало, – обеспокоенно проговорил Терентьев.

– Это мы еще посмотрим, кому плохо станет. – Голос Секридова сделался насмешливым. – А ты, милый, все засекай да запоминай, ведь нам по этому дню придется развернутый отчет писать. Понял?

Он не знал, кто такой Терентьев, думал – обычный новичок, прошедший проверку в департаменте «на вшивость», и никак не связывал его с фамилией грозного товарища министра внутренних дел.

– А вдруг у него сердце прихватит?

– В том никакой нашей вины не будет. Позовет на помощь – придем. А так… – Секридов красноречиво развел руки в стороны.

Снизу тем временем пришел младший филер – напарник Секридова, вислогубый парень с неприметной внешностью.

– Ты чего? – воззрился на него Секридов.

– Холодно в подъезде. Совсем дуба даю в дворницкой.

– Ладно, садись. – Секридов подвинулся на лавке.

– Ну и бардак тут у вас, – оглядевшись, молвил младший филер.

– Это не наше дело.

– А пошто Распутина охраняют, будто царскую особу?

– Это тоже не наше дело. Говорят, «сам» приказал. – Секридов поднял глаза на потолок. – «Сам»!

– Господин полковник Комиссаров?

– Бери выше.

– Его превосходительство дядя Степан? – Так младший филер, человек неопытный, звал Белецкого, и не только он звал, а и многие филеры персональной охраны.

– Еще выше!

– Его высокопревосходительство господин министр Алексей Николаевич Хвостов?

– Выше, выше, еще выше!

Что может быть выше Хвостова, младший филер даже представить себе не мог, губы у него побелели от внутреннего холода, внезапно поселившегося в животе, – он и так замерз, а тут стало еше холоднее, – стукнул зубами, отвернулся от начальника, просунул руки под коленки и замер в согнутом состоянии, ожидая, когда к нему придет тепло.

Малоросска вышла от Распутина также через двадцать минут, глянула поверх голов куда-то в угол прихожей:

– Приема, похоже, больше не будет.

– Как так? – нетерпеливым шепотом спросила блондинка – ей надо было вызволить своего мужа из армии и перевести в Петроград, в штабное ведомство генерала Янушкевича <cм. Комментарии, – Стр. 416. Янушкевич Николай Николаевич…>, но сделать этого не мог даже сам всесильный Янушкевич. А вот Распутин мог.

– Машина находится во временном простое, железу тоже необходим отдых.

Из двери высунулся лохматый, с вытаращенными глазами Распутин, ткнул пальцем в малоросску:

– Эй, кудрявая! Как тебя зовут?

– Галина. Фамилию надо?

– Ну и… – Распутин, тяжело дыша, покачал головой. – Автомобиль «напиер», шесть цилиндров! – И снова скрылся в спальне.

– А как же я? – обиженно выступила вперед блондинка. – Григорий Ефимович!

Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задергал плечами, головой, всем телом – по нему словно пропустили электричество. Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стер слезы с глаз, сказал Терентьеву:

– Первый раз в жизни вижу такое.

Младший филер сидел с круглыми от удивления глазами, хлопал ими и ничего не говорил, лишь притискивал руку ко рту, кривился лицом и так же, как и Секридов, иногда подергивал плечами.

Отдыхал Распутин недолго – не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастегнутыми пуговицами.

– А где цыгане? – спросил он у Секридова. – Ты, сыщик, все