в этом мире знаешь… Где чернозадые?

– Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.

– А чего это вас трое стало? – Распутин подозрительно сощурился.

– Да вот, малец снизу прибежал погреться, – Секридов обхватил младшего филера одной рукой, – внизу у него зубы с зубами склеились от холода.

– А-а-а. – Распутин разрешающе махнул рукой. – А цыганам – подъем! Хватит прохлаждаться – веселиться будем! Дунька! – выкрикнул он зычно. – Неси сюда ведро с холодной водой.

– Зачем? – высунулась с кухни Дуняшка.

– Цыган будить будем.

Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошел, ему интересно было, что будет дальше.

– Счас! – взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. – У меня как раз целый бак воды заготовлен, до самых краев налит. Пхих! – Дуняшка скрылась на кухне.

– Не телись, – подогнал ее Распутин вслед, – давай быстрее воду!

Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:

– А как же я?

– Чего «ты»?

– Ну… – Блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. – У меня муж в беде.

– Выручим твоего мужа, – пообещал Распутин, – погоди. Сейчас только цыган разбужу. – Он подхватил ведро под тяжелое днище, прошлепал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе – седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с темным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег – тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:

– Держи! И не дуйся на меня!

Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отер рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда – в полынные, с горькими ветрами просторы:

Серьги, табор, кольца, бубенцы.Мчатся кони, кони-сорванцы,В голубую даль степей…

Распутин, мигом распалившись, топал голыми пятками по полу, взвизгивал и косил глаза на Клавдию: цыганка ему очень нравилась.

– Я тебя, чавелла ты моя, озолочу! – воскликнул он азартно, когда Клавдия кончила петь, выдернул из кармана еще одну пачку денег, на этот раз полусотенных, скрутил их в рулон и кинул Клавдии в руки.

Та ловко поймала деньги, ни одна кредитка не соскользнула на пол, призывно улыбнулась Распутину.

– Йй-э-эх! – взвизгнул тот азартно, возбужденно, хотел было шагнуть к цыганке, в водянистых глазах его сверкнул огонь, но перед Клавдией выдвинулся регент в мокрой рубахе, с крупной золотой серьгой в ухе, – Распутин только сейчас увидел, что ухо цыгана проколото, как у бабы, и в мочке болтается серьга, – предупредил «старца» жестко:

– Ефимыч! Мои люди – не то что эти. – Он повел головой в сторону прихожей. – Не цапай! – Регент выразительно пошлепал рукой по голенищу, за которым был спрятан нож.

– Понял. – Распутин, словно пленный, поднял руки и лихо пристукнул голыми пятками друг о друга. – Все понял, старшой. – Отступил назад от красивой рослой цыганки, облизнулся по-кошачьи.

– Ну и молодец, Ефимыч, – похвалил его регент.

– Эх, мама, роди меня обратно! – выкрикнул Распутин неожиданно жалобно, в уголках глаз у него заблестели слезы, он затянулся дымным теплым духом прихожей, в которой сейчас колготилось столько народу, покрутил головой ошалело, помотал рукой в воздухе, ища чего-то или кого-то, а чего-то или кого-то не было, поморщился с досадой и вновь позвал свою «племяшку»: – Дунька!

Та мигом высунулась из кухни:

– Чего изволите?

– Бутылку вина!

– Открытую или нет?

– Откупоренную, чер-рт побери, откупоренную!

Дуняшка принесла бутылку мадеры с пыльными боками – даже не вытерла ее, – сунула Распутину в руки, тот ловко ухватил бутылку, сунул горлышко в рот и, продолжая плясать, опорожнил, кинул на пол, поддал ногой. Бутылка с чугунным звоном откатилась к двери.

– Дуняшка!

– Чего? – Растрепанная, с загнанным лицом и побелевшими глазами Дуняшка снова высунулась из кухни.

– Повторить! – скомандовал Распутин.

– Не много ли будет, Григорий Ефимович?

– Повторить! – вновь упрямо скомандовал Распутин. – И не перечь мне, подлая!

– Где уж с нашим рылом да в ваши галоши, – не выдержав, сдерзила Дуняшка.

– Повторить! – в третий раз приказал Распутин, продолжая отбивать пятками чечетку.

Гитары надрывались, регент тряс широкими деревянными кольцами с насаженными на них бубенцами. Клавдия куда-то подевалась – то ли в туалете засела, то ли в одиночку пробавлялась выпивкой, в непонятный круговой танец пустились женщины, находившиеся у Распутина на именинах, – все сразу, друг за дружкой, легко притопывая ногами и ахая; Распутин ярился, вскидывал потную голову и продолжал тянуть в сторону кухни руку:

– Повторить!

Дуняшка принесла еще одну бутылку мадеры – такую же пыльную, с приставшими к бокам кусочками пробки.

– Чего так долго? – подлаживаясь под гитарный звон, недовольно выкрикнул Распутин. – Тебя только за смертью посылать!

Вещие слова произнес Распутин, для себя вещие: на дворе стоял 1916 год – последний год его жизни.

– Пробку из горлышка тяжело вытягивать, – пожаловалась Дуняшка, ревниво оглядывая женщин, ведущих хоровод, затем, лихо крутя пухлым, подрагивающим на ходу задом, пошла на кухню. – Оттого и долго! Не мужик я – баба!

– Но, шалава! – выкрикнул Распутин, осекая, глаза его влажно заблестели: к нему приближалась блондинка. Распутин обхватил ее за плечи, прижал к себе.

– А когда же… – плаксиво затянула блондинка.

– Сейчас! Прямо сейчас! – рявкнул Распутин, не дав договорить блондинке. – И с твоим мужем все будет в порядке. Поняла? Становись в позу!

– Как? При всех? – испугалась блондинка.

– А чего тут такого? Все мы люди, из одной задницы на свет вылезли, никто из нас не родился из уха или из пальца. А ну, снимай штаны и становись в позу!

– М-м-м-м. – Ярко краснея щеками, блондинка замялась.

– Не мычи – не корова! Сказал, становись в позу – значит, становись! Это святое дело, я из тебя грех изгонять буду, а заодно вымаливать прощение за твоего мужа и определять его на новое место. – Распутин начал решительно расстегивать свои шаровары.

– При всех? – мучаясь, вновь выкрикнула дама.

– При всех, – подтвердил Распутин, – это будет этот самый… урок, словно в гимназии. Для показа, как надо изгонять беса.

– Так ведь стыдно же, – простонала, продолжая мучиться, блондинка.

– Ничего стыдного в этом нет, – заявил Распутин, расстегивая штаны и подергав одной ногой, чтобы они побыстрее соскочили с него. – Все от Бога, а то, что от Бога, – не стыдно.

Цыгане со своими гитарами поспешно отодвинулись назад – они оказались людьми совестливыми, дамы убыстрили свой хоровод, расширили круг, внутри этого круга находились Распутин и блондинка.

Распутин снова подергал вначале одной ногой, потом другой, окончательно освобождаясь от штанов – они сползли на лодыжки и застряли там, благополучно вылез из них, отпихнул в сторону, нагнулся, чтобы развязать лямки кальсон, но не удержался, покачнулся