Так что Клава привычно распределял роли, строил расписаниевизита, назначал ответственных за исполнение. Сначала все синдики соберутся вБольшой синагоге, куда Миша Панчер должен пригнать передовой отряд восходящих,из своей Юной стражи Сиона. Затем вся компания дружно переместится в отель«Саввой», — распорядиться, чтобы Рогов заказал у Норувима наш «эгедовский»автобус. Значит, в «Савое» — ужин с молодежью.

Яша наклонился ко мне и сказал:

— Какие-то у них римские утехи, — ужин с юношами.Может, перенести эту тусовку в термы?

На листке перед ним уже набросан был очередной комикс свозлежащими на левом боку нашими боссами, на каждом — римская тога и венки налысинах… И юноши — тут же, готовые к восхождению, в весьма прихотливых позах…

— Тьфу! — сказала я. — Убери…

— А ты, Изя, что предлагаешь? — спросил Клава. Изявстрепенулся, отложил новый крошку-мобильник с двумя клавиатурами, с выдвижнымэкраном, с электронными насадками на антенну, которые могли превращаться вудочку, электронные отмычки и прочие необходимые вещи, засмущался и сказал:

— Ну так это… Я ж еще в прошлом году, проект плаванияпо Волге… «Восходим по воде»…

— По воде? — каркнула баба Нюта. — Ты кто —Ешуа? Нет, ты — проходимец по воде!

— Заткнись, — тихо сатанея, отвечал Изя. — Тывообще на днях уезжаешь, уже приказ есть…

— Уже есть другой приказ! — задорно вставила бабаНюта, — о том, что я тебя посажу на самолет и сяду под кустик — отметитьэто событие большой ядреной кучей, чтоб всем вам было что вспомнить о России…

— Анат Крачковски! — крикнул, багровея,Клава. — Мы все устали от тебя! Скажи лучше, где твой муж?

— Да! — подал вдруг голос наш кроткий Шая. —Где твой муж, Анат Крачковски? Он не заполняет бланк на отсутствие…

— Он с инспекцией в Челябинске! — мгновенноотрезала баба Нюта. — А завтра улетает в Мурманск. Мой Овадья работает,света Божьего не видя, не то что все вы, бездельники…

Я промолчала.

Я могла бы рассказать — насколько полно видит ее муж Божийсвет, как щедро расстилается тот перед ним, в какие дали заманивает, какбаюкает, как бережет… Но я промолчала… У меня давно уже окрепло ощущение, что яне в силах влиять ни на одно, даже самое мельчайшее, событие, что все, вокругменя происходящее, должно происходить, совершаться, идти своим ходом безвсякого моего вмешательства, ибо сюжеты эти придуманы не мною, и не мной онипресекутся…

— Ну, ладно, — великодушно проговорил Панчер,закуривая. — Везите их в «Пантелеево», у меня как раз первый заезд влетний лагерь… Будет человек триста отборных ребят, от 13 до 18 лет…

— Отлично… — пробурчал Клавдий. — Это то, чтонадо: молодые лица, новая смена восходящих, трам-там-там и бум-бум-бум… — и,обведя всех нас строгим взглядом, проговорил: — Не радуйтесь, замбура ! Недумайте, что свалили это дело на Панчера… Вы все — слышите? — все, какпроклятые, должны отбыть этот день в «Пантелеево», быть с комиссией, отвечатьна любые вопросы, которые придут этим типам в голову… И сделайте же, ради Бога,что-нибудь с этой халабудой! Побелите потолки в столовой, чтоб тараканы втарелку не сыпались… Ты слышишь, Гурвиц, Главный распорядитель, — это ктебе относится! Ты тоже должен там быть!

Петюня открыл глаза в розовых бессонных прожилках и спросил:

— А ты?

Клава затянулся, сбросил мизинцем пепел с кончика сигареты,и сказал:

— А я наконец зафарширую баранью ногу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Целый день, как всегда в таких случаях, вся коллегиямосковского Синдиката бестолково околачивалась в грязном и облупленном«Пантелеево»… Небольшим усталым эскортом синдики бродили за комиссией, отвечалина вопросы, — например, я вынуждена была объяснять: для чего и как в деле Восхожденияиспользуются литографские камни, которые два года назад Ной Рувимыч, как иобещал, завез в «Пантелеево»… Потом все дружно хлебали киселя в столовой спотрескавшимися гипсовыми листьями на стенах…

После обеда полегчало: комиссию уволокли в Измайлово, напокупку «матрошек»…

И вся московская коллегия стряхнула сон с усталых вежд: Яшас Изей смылись мгновенно, забыв меня в аллеях заросшего парка, Петюня спал вбуфете, приняв после отъезда начальства свою порцию расслабляющего. Шаядежурил, как всегда, в вестибюле, важно восседая в ободранном кресле и издаваямогучей спиной и подмышками русский мат, несвязные восклицания и обрывкикоманд…

Слава должен был забрать меня вечером, Борис уже два днянаходился в Питере, монтируя нашу выставку, Ева, как обычно, сидела затворницейдома… Вот я и прогуливалась по дорожкам «Пантелеева», кляня это «имениепрелестнейшее», превозмогая отвращение к проржавевшим фонарям и ямам впроплешинах застарелого асфальта.

На очередном витке от углового фонаря перед столовой добетонного инвалида-летчика, — он стоял, гордо всматриваясь в даль, на двухжелезных прутах (бетонные ноги молодежь аккуратно отбила, написав углем напостаменте: «Маресьев»), — я уловила со стороны бассейна, из дальнихзарослей треньканье гитары, надсадный ор и сатанинский визг, в котором слышалсябеспредельный восторг…

И, главное, учуяла ненавистный, преследующий меня повсюдузапах гари от палимого тряпья, резины, еще какой-то дряни…

Ускорив шаги, через бурелом я ринулась напрямик в томнаправлении. И пока продиралась, смахивая с лица и рук паутину, сучки и сухиелистья, вспоминала единственный в моей жизни пионерский лагерь, из которого я,десятилетняя, бежала ночью домой — босая, поскольку в темноте не решиласьискать под кроватью сандалии. (И больше уже никогда не стремиласьприсоединиться ни к какой праздной форме человеческого сообщества.)

Над большой затоптанной поляной стлался дым.

Легендарный, всегда пустой бассейн «Пантелеева» пригрелкомпанию детишек вполне половозрелого возраста… Они веселились… Декамерон,желторотый пацан, скромник Апулей и маменькин сынок Гай Валерий Катулл вподобном возрасте гуляли за ручку со своими римскими кормилицами… В центрекруга отплясывала неплохо сложенная, но безобразно вихляющаяся полуголаядевица, другая, тоже не слишком одетая, валялась на приволоченных сюда изномеров и уже грязных тюфяках… трое парней с воодушевлением бацали на гитаре,сопровождая однообразными аккордами убогий матерный текст…

Дно бассейна покато уходило вниз, и вот там, внизу, кто-топалил костер… Я подошла ближе и остановилась наверху, словно оглушенная: врыжем мальчугане лет десяти, — он явно был гораздо младше собравшейся тамкомпании, — я узнала своего соседа, неуловимого огненного ангела нашегоподъезда.

Не веря глазам, я достала из кармана очки: приплясывая подгитарные аккорды, не обращая внимания на происходящее вокруг, он подкладывал вкостер ветки, какую-то ветошь, чью-то майку, вороха газет… с такой любовью итщанием, с которыми лишь созидают что-то… Лицо его сияло восторгом, бледныещеки разрумянились таким теплым, нежным и праздничным румянцем, какой бываеттолько от жара костра…