До разворота пришлось ехать километров десять. На шоссе мела так называемая низовая метель, подчищала сор на земле, облака вновь немного раздернулись и проглянул светлый треугольный глаз. Стефанович приложил ко лбу ладонь, недовольно шевельнул ртом: сейчас свет им совсем ни к чему, сейчас чем темнее, тем лучше.

Но выбирать, как говорится, не приходилось. Стефанович взял рацию.

- Мужики, приготовьтесь! - приказал он.

- Что, есть цель? - обрадованно вскричал Рашпиль.

- Вроде бы. Третья машина, вы меня слышите?

- Слышим, слышим, - готовно отозвался Синичкин.

- Все понятно?

- Без всяких дополнительных слов! - Голос Коли тоже звучал обрадованно.

- Объявляю готовность номер один, - грозно произнес Стефанович. Вопросы есть?

- Вопросов нет, - сказал Рашпиль.

- Вопросов нет, - повторил за Рашпилем Синичкин.

Стефанович одной рукой оттянул резиновый коврик под ногами, выдернул оттуда автомат, потом один за другим извлек два тусклых, видавших виды рожка с вылезающими из рабочей части новенькими желтоватыми патронами. С маслянистым сытым щелком загнал один рожок в автомат, второй положил рядом.

- Теперь можешь доставать свое ружье, - сказал он своему соседу.

С хрустом потянувшись, будто на занятиях по гимнастике, Левченко вытащил из-за спины помповое ружье, оценивающе подержал в руке.

- Надо было бы мне, дураку, приклад перевинтить... - Поймав вопросительный взгляд Стефановича, пояснил: - Этот приклад - обычный, ружейный, а есть ещё пистолетный, очень удобный, - снимаешь винт и ставишь пистолетную ручку. Ружейный - для охоты, пистолетный - для самообороны. Так написано в инструкции.

- Перевинти, - сказал Стефанович, - у тебя есть ещё семь минут.

Левченко меленько, будто ребенок, покивал - он нервничал, лоб у него вновь окропился потом. Закусил нижнюю губу. Больно закусил. Это подействовало на него отрезвляюще.

- Во-первых, перевинчивать поздно, - сказал он, - а во-вторых, пистолетной рукояти у меня здесь нет. Все у Егорыча.

Стефанович потянулся к рации, щелкнул выключателем:

- Вы меня слышите? Хорошо слышите?

- Я слышу хорошо, - отозвался Рашпиль.

- Я тоже хорошо, - сказал Синичкин.

- Зады от напряжения мокрыми ещё не стали?

- Ты, старшой, как командир подводной лодки, у которой в плавании открутилась главная пробка.

- Бери круче - вода проступает через центральный винт, - говорил Стефанович спокойно, четко, даже весело - хотел вселить в своих подопечных уверенность. Собственный голос действовал успокаивающе и на него самого.

Скорость Стефанович продолжал держать прежнюю, обочина сливалась с лентой шоссе, под колесами фуры басовито гудел обледенелый асфальт, небо, устремляющееся к земле, опасливо приподнималось, лицо у Стефановича было почти неподвижным - в отличие от Левченко он умел владеть собой.

С другой стороны, Левченко можно было понять - он сейчас словно бы вновь переживал то, что уже было пережито. Шрам от веревки на запястье у него затянулся, а вот та рана, что была оставлена в душе, затянется ещё очень нескоро - будет долго кровоточить, сочиться противной сукровицей, беспокоить по ночам...

Левченко выбил из вороненого помпового подствольника один патрон, скрупулезно осмотрел его, удовлетворенно кивнул, потом выбил другой, также внимательно оглядел - вначале лаково-желтую круглую точку капсюля, потом горлышко гильзы, из которой безобразной темной дулей торчал свинцовый жакан, - остался доволен и вторым патроном, выбил третий.

Семь минут, отведенные Стефановичем, тянулись мучительно долго, рождали внутри затяжное тоскливое щемленье, Левченко потел и, выколупливая из подствольника патроны, проверяя их, боролся с самим собой. Ему казалось, что все в порядке, что дрожь и разлад, возникшие внутри, исчезли, ан нет сердце неожиданно сжалось от тягучей глухой тоски, в желудке образовался неприятный ком, шевельнулся, пополз вверх, родив приступ тошноты. Левченко закашлялся и поспешно загнал патроны обратно.

Стефанович, по-прежнему не сбавляя скорости, гнал фуру, словно огромную тяжелую торпеду, к единственной существующей сейчас для него и для всех его людей цели - к милицейскому "жигуленку" со спущенным колесом, замеченному на обочине шоссе хорошим парнем по фамилии Левченко.

Сам Левченко напряженно приподнялся на сиденье и, положив ружье на колени, вгляделся в мрачную, с обледенелыми краями, ленту шоссе. Ну где этот чертов "жигуленок", куда он пропал?

"Жигуленка" не было. Левченко пожалел, что не засек точно место, где его увидел, и застонал от досады: а вдруг, пока они колупались в поисках разворота, "жигуленок" преспокойно снялся и ушел? Левченко даже выругался едва слышно:

- Вот с-суки!

Стефанович вопросительно повернул голову:

- Чего?

- Да нет их что-то! Куда подевались? Все кишки уже на гаечный ключ намотаны.

- Погоди малость. Семи минут ещё не прошло. Не размагничивайся! предупредил Стефанович, и Левченко вновь поспешно, по-школярски мелко покивал головой. Стефанович раздвинул губы в жесткой улыбке. - Я тебя прекрасно понимаю... Но мандражируй, не мандражируй - сейчас уже ход событий не изменишь. Все будет в порядке, - успокаивающе закончил он.

Поправив на груди бляху с разлапистым гербом и эмалированной красной цифрой, - эту бляху ему сегодня выдал перед выездом на Минское шоссе Рог, Каукалов поиграл несколько минут полосатой колотушкой, хорошо знакомой каждому водителю.

Место они выбрали удачное - "жигуленок" стоял в самом конце длинного пологого уклона, и все машины, показывающиеся на горизонте, были видны, как на ладони. За те минуты, что они спускались, можно было понять, что за транспорт идет, груженый он или нет, прикинуть свои возможности, все "за" и "против", и определиться: стоит тормозить машину или нет?

Нет, все-таки очень выгодную, очень точную позицию заняли Каукалов с Ароновым.

Хотя другое было плохо - ни одного подходящего для себя объекта они пока не присмотрели. Ни одного. Полтора десятка фур, которые они засекли, были пустые и шли из Москвы, а разные грузовики с бетоном, мукой, сахарными мешками и ящиками с мылом их не интересовали. Оставалось одно - ждать. Аронов немного потолкался на ветру, постучал ботинком о ботинок, выразительно подул на красные озябшие руки и нырнул в "жигуленок": в машине было много теплее.

Каукалов гневно посмотрел на него, но Илья, поймав его взгляд, равнодушно отвернулся и вновь зябко подул на руки. Злость пронзила Каукалова раскаленным штырем, стиснула горло, он хотел прыгнуть к дверце, рвануть её и вывалить Илью на грязную обочину, но сдержался. Нарочито замедленным шагом он подошел к машине и стукнул пальцем в стекло: