- Илья!

Тот нехотя приоткрыл окошко:

- Ну!

- Нехорошо, Илья. Машина стоит на спущенном колесе, подбитая, можно сказать, а ты залез внутрь. Капитан бегает, суетится, а сержант сидит в салоне и в блаженном состоянии ковыряет пальцем в носу. Скажи, разве в настоящей милиции такое возможно? Ты должен волчком носиться вокруг "канарейки" с горестным видом, размахивать руками и вообще изображать из себя человека, угодившего в большую беду. Разве не понятно?

Илья, кряхтя, выбрался из "жигуленка", демонстративно помахал руками, изображая из себя человека, попавшего в "большую беду". Каукалов внутри кипел, но внешне был спокоен. Непривычно спокоен, на лице его застыла легкая сожалеющая улыбка.

- Достань домкрат! - приказал он напарнику вполне доброжелательно, и поставь на него машину.

- Зачем? - Илья дернул головой, будто нервнобольной. - У "жигуля" тогда не будет такого несчастного вида, как сейчас. По-моему, лучше без домкрата.

Недобро набычившись, Каукалов постоял несколько секунд в раздумье... А ведь Илюшка-то прав. Раздраженно пожевав ртом, произнес:

- Ладно.

Тут он увидел белую снежную муху, повисшую перед ним в воздухе, отшатнулся резко и в следующий миг сделал стремительный гребок ладонью по воздуху. Разжал ладонь - никакой мухи в ней не оказалось.

- Тьфу! - отплюнулся раздраженно.

Подумал - наваждение. Мираж. Удрученно потряс головой. Через несколько секунд перед ним опять зависла белая неподвижная муха. Каукалов снова махнул ладонью по воздуху, сжал пальцы в кулак.

Когда разжал, там ничего не было. Даже мокрого пятна, и того не было. Лицо Каукалов подернулось печалью, стало задумчивым, глаза посветлели. Он вздохнул и, повернув голову к напарнику, произнес тяжело и устало:

- В машину больше не залезай.

Тот выразительно передернул плечами:

- Холодно же!

У Каукалова презрительно дернулся один уголок рта, глаза посветлели ещё больше.

Что-то тяжелое, душное давило на него, будто он попал под дохлую лошадь - именно это сравнение пришло в голову: тяжелая холодная дохлая лошадь вдавила в землю, и не выбраться из-под нее, не вздохнуть... И света белого не видно.

Он продолжал внимательно следить за шоссе, за машинами, серыми проворными жуками возникающими на макушке длинного уклона - на расстоянии все машины были серыми - и лихо соскальзывающими вниз. Но пока ничего подходящего...

Откуда могла взяться эта белая муха перед глазами? С перепоя? Но, попав под козырек шахбазовской крыши, они с Ильей почти не пили. Только если что-нибудь подкинет Рог... Но с этих "даров" пьяным не будешь, даже если очень захочешь.

Тогда в чем дело?

Ногам стало холодно, икры сдавило железными скобками, видимо судорога...

Стефанович трясущимися руками держался за тяжелый руль фуры, он тоже начал бояться, что милицейский "жигуленок" исчезнет, снимется с места, и тогда его ищи-свищи. Как ветра в поле. Поэтому Стефанович спешил и нервничал. Но всем своим видом: жестко сжатым ртом, взглядом, жестами, редкими скупыми словами, произносимыми медленно, неохотно, - старался этого не показать.

На душе неожиданно сделалось смутно, он вообще нырнул в некое мутное, неуютное пространство, в котором не было видно цели, барахтался, боролся с самим собой, сжимался в комок, норовя обратиться в камень и желая лишь одного - чтобы Левченко не заметил его смятения.

А Левченко никак и не мог этого заметить - сам пребывал в таком же состоянии.

Игрушки кончились, началось дело. Он не знал, куда деть себя в эти минуты, куда деть свои руки, как обойтись со своей внезапно возникшей слабостью, ему хотелось стать невидимым, воспарить над землей и понестись в пространстве впереди машины... Но если бы кто сейчас сказал, что операция отменяется, он кинулся бы на этого человека с кулаками - внутри у Левченко продолжал гореть злой огонь мщения, тревожил душу, заставлял сжиматься и разжиматься кулаки, - и все это происходило произвольно, само по себе.

Дорога поползла вверх, на длинный пологий взгорок, предусмотрительно посыпанный песком, - если бы песка не было, тут образовалось бы целое кладбище битых машин. Полузасохший, с рыжей хвоей сосняк отступил от полотна шоссе, обнажив и справа и слева неряшливые, загаженные серым отгаром опушки. Стефанович прибавил газу.

Мощная фура торпедой взлетела на вершину взгорка, увенчанного небольшой пологой площадкой, за которой начинался длинный, ровный спуск.

В самом конце спуска, вкатившись одним боком на грязную обочину и спаявшись с нею, стояла милицейская "канарейка".

- Ну? - спросил Стефанович спокойным, каким-то бесцветным голосом: Они?

- Сейчас, сейчас... - заторопился Левченко, протер кулаком глаза. Издали не видно.

Стефанович увеличил скорость. Из-под колес фуры в обе стороны полетели тяжелые, как куски камня, ошмотья льда.

- Ну? - нетерпеливо повторил Стефанович.

Левченко в очередной раз протер кулаком глаза и неожиданно - то ли от радости, то ли от страха - задавленно всхлипнул.

- Они!

- Точно они? Смотри не ошибись!

- Точно они. Боже ты мой, святой, ненаглядный... Они!

Стефанович потянулся к трубке рации и произнес одно-единственное слово, прозвучавшее как приговор:

- Приехали! - швырнул плоское легкое тельце рации на широкую приборную полку и подтянул к себе автомат.

Каукалов заинтересованно следил за колонной фур, спускавшейся по ровной пологой ленте к "канарейке".

Вперед шел "мерседес" с широкой, украшенной трехконечной звездой, мордой, за "мерседесом" - машина попроще, похоже, итальянского происхождения - скорее всего, грузовой "фиат", замыкающим тоже был "мерседес" с красной, приметной издали кабиной.

- Ну что?.. - Илюшка привычно подкинул автомат на плече. - Будем отжимать последнюю машину?

- Может быть, - Каукалов не отрывал сощуренных глаз от приближающейся колонны.

У него, как в лучшие дни, когда они пригоняли в ангар фуры, доверху набитые дорогим товаром, возникло ощущение удачи. Он улыбнулся сам себе, улыбнулся делу, которое предстоит, неожиданно подумал о том, что надо бы приобрести крест и повесить на цепочке на шею. Это - хорошая мода. Недаром строптивые московские "быки" беспрекословно подчинились ей. Ныне что ни "бык", то обязательно на шее цепь и тяжелый золотой крест.

Впрочем, это вовсе не означает, что "быки" верят в Бога... "Вера в Бога - штука утомительная, - подумал он, - но крест на шее не помешает. Говорят, он отводит беду..."

Колонна приближалась. Ровно, мощно гудели хорошо отлаженные моторы машин. Каукалов крутнул полосатый жезл в руке, перехватил поудобнее пальцами.