Супружескую жизнь Ренуара осложняло и существование в его жизни еще одной женщины – его дочери. С одной стороны, Ренуар не мог предугадать, как Алина поведет себя в отношении Жанны, рожденной от его романа с натурщицей еще до того, как он встретил свою жену. Он не мог сказать заранее, проявит ли Алина к сиротке Жанне ту же доброту, которую проявляла к другим оставшимся без матери девочкам – Жюли Мане, Жанни и Поль Гобийар, Рене Ривьер. Судя по всему, Ренуар не верил, что Алина примет его дочь – хоть из сочувствия к ее прошлому, хоть из уважения к его любви к Жанне. Мы имеем основания предполагать, что Алина была очень ревнива, это отмечают Кассатт[1490], Бернхаймы[1491] и Коко[1492]. Ренуар, видимо, предполагал, что Жанна вызовет у Алины ревность как к его первой натурщице Лизе, так и к самой Жанне. Потому и скрывал от нее эту взрывоопасную тайну.

С другой стороны, хотя Ренуар и имел обыкновение идти на поводу у Алины, его тайные и очень теплые отношения с внебрачной дочерью говорят о том, что он готов был ради нее поставить свой брак под угрозу. Доверительные отношения с Алиной распались из-за разницы во взглядах на комфорт и богатство, породившей отчуждение и взаимное недоверие. Под конец их семейная жизнь была лишь жалким подобием былых отношений, наглядной демонстрацией того, насколько супруги отдалились друг от друга за долгие годы. Тот факт, что Ренуар однозначно не хотел быть погребенным на одном участке с Алиной, стал для его близких и друзей свидетельством того, что брак его не был счастливым. Какой печальный парадокс для Ренуара, певца любви!

Ренуар держит кисть обеими руками. Ок. 1916–917. Фото Коко Ренуара. Пон-Сент-Эспри, художественный музей Сакре-дю-Гар. Завещано Жаклин Брет-Андре в 2008

Ренуар в возрасте 74–78 лет. Окончание войны.

Международное признание. Гончарные изделия с Коко.

Жан и Деде

После того как в жизни Ренуара не стало Алины, он продолжил заниматься двумя вещами, которые всегда были для него важнее прочих: создавать картины и общаться с друзьями. 17 ноября 1915 года он пишет своему помощнику-скульптору Гино: «Вот уже три недели я скучаю в одиночестве, никто не приезжает. Я прошу только об одном, чтобы вокруг были люди… Приезжай как можно скорее»[1493]. Хотя он с прежней решительностью продолжал писать, искалеченное тело сильно осложняло ему жизнь. Художнику часто приходилось по нескольку недель кряду лежать в постели – год спустя он жаловался Дюран-Рюэлю: «Что до меня, я в очень, очень плохой форме. У меня масса недугов, которые делают жизнь невыносимой: потеря аппетита, боль в почках, проблемы, с которыми мне не разобраться. Вот уже месяц и неделю не выхожу из комнаты, что совсем невесело»[1494].

О страданиях Ренуара было широко известно, и друзья его живо на них откликались. Так, Моне находил его упорство героическим – в декабре 1916 года он писал Дюран-Рюэлю: «Что до Ренуара, он продолжает меня поражать. Вроде как он очень болен, а потом вдруг доходят слухи, будто, несмотря ни на что, он упорно работает и продвигается вперед. Это вызывает восхищение»[1495]. Что же до Андре, тот опасался за своего друга, который, по его мнению, мог в любой момент умереть; в том же месяце он пишет их общему агенту: «…жестоко было бы волновать несчастного, когда его дни сочтены»[1496]. Через год Андре делится своими тревогами с Полем Дюран-Рюэлем: «Ренуар продолжает писать великолепные работы, но я вижу, что он все больше и больше слабеет. Он уже жаждет смерти как избавления, а это дурной знак, особенно для него, ведь раньше он строил такие планы, будто у него еще сорок лет впереди»[1497]. Этот неожиданный пессимизм тревожил Андре, потому что раньше Ренуар всегда был оптимистом. Он и сам ощущал, что, несмотря на все попытки не терять бодрости духа, иногда впадает в отчаяние. Так, следующей весной он пишет Дюран-Рюэлю: «Сейчас меня мучит ревматизм в левой стопе, я провожу страшно тяжелые бессонные ночи. В постели жарко, и это причиняет мне такие мучения, что приходится среди ночи вставать. Пока все, что было сделано [в смысле лечения стопы], оказалось бессмысленным. Надеюсь, что это не затянется так же, как и война»[1498].

Поскольку ходить Ренуар не мог, у него начались проблемы с кровообращением в стопах, в результате на одном пальце развилась гангрена. В мае 1918 года Андре пишет Дюран-Рюэлю: «Только что получил очень печальные известия от Ренуара. Ему придется ампутировать палец на ноге. Что же будет дальше?»[1499] Прошло почти три недели, а палец так и не отняли – Ренуар проясняет ситуацию Жанне Бодо: «Дорогая Жанна, вот уже много месяцев я днем и ночью испытываю страшные мучения, и пока нет никакой надежды на их прекращение… И все это из-за какого-то большого пальца, который в ближайшие дни ампутируют. Поскольку ноги у меня отекают, сделать обезболивание [для операции] невозможно, даже на больную часть [собственно палец]. В последние дни стоит ужасная жара, а у меня нет топлива [для машины, из-за ограничений военного времени], чтобы вырваться из этой духовки; да и в любом случае хирург не позволил бы мне уехать»[1500]. В итоге палец все-таки ампутировали.

В последние годы жизни пальцы рук у Ренуара были искривлены настолько, что многие сомневались в его способности держать кисть. Даже высказывались предположения, что поздние работы написаны его помощниками. На самом деле, Ренуар сам создавал свои картины до последнего мазка, даже и в полной немощи. Чтобы это доказать, Ренуар позволил зафиксировать свой рабочий процесс на кинопленке. В фильме Саша Гитри «Наши» (1915), продолжительность которого составляет всего три минуты, четырнадцатилетний Коко помогает отцу, подавая и забирая обратно то кисть, то зажженную сигарету[1501]. Сам Гитри (1885–1957), кинорежиссер, актер и поэт русского происхождения, разговаривает с Ренуаром[1502]. Доказательством того, что Ренуар, несмотря на болезнь, все еще мог писать, служат и другие фильмы[1503]. В плечевом и локтевом суставе у него сохранялась подвижность, так что он мог двигать запястьями, кистями рук и большими пальцами, даже притом, что суставы остальных пальцев были вывихнуты и деформированы ревматоидным полиартритом[1504]. В фильме видно, что Ренуар еще может двигаться – наклоняться к полотну и откидываться назад, ловко орудовать кистью, поддерживать правую руку левой, а иногда и писать сразу двумя руками[1505]. При этом ему требовалась помощь в смешивании красок на палитре.