могла разобрать. Фонарь освещал лишь небольшой островок под ним. На этом островке стояли они, Саша с Анькой, а вокруг ничего не было видно и всё гремело. Вдруг Саша заметила светлое пятно где-то вверху: в нескольких окнах на втором или третьем этаже горит свет. Из окна высовывались какие-то люди, они пьяно гоготали, жгли бенгальские огни и кричали что-то то ли сами себе, то ли им, детям, но Саша ничего не могла разобрать – крики с балкона, и мужские рыки, и женские веселые взвизгивания сливались в одно длинное неразборчивое слово. Саша только поняла, что кричали весело, и видела, что несколько человек были как будто в милицейской форме. Они кричали, а над головой Саши разрывались новые грозовые залпы. Наконец она поняла – из окон стреляли.

Она сразу метнулась в сторону и быстро побежала прочь. Раздалось еще несколько выстрелов. В нее! Ведь стреляют в нее! Как раз в выходные она смотрела дома кино с Еленой Яковлевой, где расстреляли черную собаку. Сейчас она, Саша, так же бежит в своей черной шубке по освещенному фонарем пятну и в нее стреляют. Да и куда бежит? Не в ту сторону! Она бежит к остановке. Мама не придет. Мама не придет! И люди в фуражках застрелят Сашу, маленькую подвижную мишень, и никто не встретит маму с остановки. Снова выстрел. Совсем рядом. Погас свет. Столб! Попали в столб! И Саша, уже ничего не замечая и не понимая, заметалась по кругу. Снова выстрел. И еще, и еще. Она только услышала, как из окна кричали: «Давай! Давай!» И громко смеялись женщины. На мгновение выстрелы стихли. Грубый лающий мужской голос заорал: «С 8 Марта, девчооонки!» И женский смех. Уже не смех даже, а визг. «Ой, ой, рано еще поздравлять, потом поздравишь, как положено», – хихикнул как будто детский голосок. Лающий голос ответил: «Потом… Потом я на дежурстве буду». И новый выстрел.

Саша вскрикнула, побежала вперед. Снег под ногами, мокрый и плотный, забивался в валенки, каждый шаг становился всё труднее. Она уже не бежала, а таранила снег, пробивая себе дорогу. И не успела даже закричать. Не посмотрела на Аньку. Она бросилась в сторону дома. Вот уже выбралась из сугробов на дорогу. Ей бы только проскочить, а там еще чуть-чуть – и поворот во двор. Но дорога обледенела, спуска к ней нет – можно лишь скатиться вниз. Она была здесь днем и помнила, что единственный расчищенный участок есть у библиотеки, потому что там общество слепых и всегда чистят. Далеко. Саша, даже не посмотрев по сторонам, прыгнула вниз и покатилась на проезжую часть, но ровно на середине дороги остановилась. Вся в снегу, в обледенелых валенках, в сбившейся меховой шапке и с руками, стянутыми за лопатками резинкой от варежек, она ворочалась на льду, как жук. Пыталась перевернуться на левый бок, на правый, но ничего не выходило. Прохожих не было, только у железной дороги, где свет всегда горел, виднелись убегавшие фигуры. Дикий страх удерживал ее от крика и сдавливал горло огромной рукой откуда-то из живота. Крикнешь – застрелят. Да и кому кричать? Незнакомым людям, которые зимним вечером бредут понуро домой, в свои комнаты-клетки?

Анька… Анька! Саша, так и не сумев подняться на льду, стала отталкиваться от дороги ногами и доехала до тротуара на спине. Анька?.. Саша кое-как отползла к небольшому заборчику палисадника, схватилась за него и встала. Анька! Крикнуть сил не было. Посмотреть туда – туда – не хватало смелости. Казалось, что убийцы затаились и ждут, когда она повернется к ним. Чтобы выстрелить ей в глаза. Саша зажмурилась и побежала домой. Уже на бегу она поняла, что больше не стреляют. Но остановиться не могла. Тело кричало ей: пока стоишь – ты мишень, а когда бежишь – дичь, поэтому можешь спастись. На узком скользком тротуаре вдруг появились частые прохожие – возвращались домой чьи-то мамы. Автобус приехал!

– Мама! Ма-а-а-а-а-ма!

На Сашу никто не обращал внимания. Одну женщину она слегка задела рукавом шубы. Тетка остановилась, схватила Сашу за шиворот. Это была дворничиха, та самая, которая всегда пьяная. Она поднесла Сашу к своему синему лицу и серьезно спросила: «Ты совсем охерела, манда?» И развернула спиной туда, к пятиэтажке. Саша дрыгала ногами в попытке нащупать землю. Надо было пнуть красномордую тетку в колено, вырваться, бежать, но воли не хватило. Оледенев от страха, она продолжала болтаться на теткиной руке, пока та не бросила ее в снег. Саша тут же отползла в сторону, но запуталась в сползшем валенке и совсем завалилась на бок.

Со стороны железной дороги подходили с остановки новые люди. Кто-то вышел из библиотеки. Все спешили мимо – к ней, Саше, никто не спешил. «Анька!» Она встала, зашла за другой, не работающий, фонарь и оттуда осмотрелась. Глаза уже привыкли к темноте и стали различать очертания фигур, деревьев. Аньки нигде не было видно. Они же вместе побежали, Анька не могла броситься за железную дорогу – она тоже обязательно бы помчалась домой. Обогнала? Проскочила в библиотеку? Может, Анька убита? Надо бы пойти и посмотреть, но не оторваться от фонаря. Бросить его и бежать домой сил тоже нет.

Саша завидела вдалеке прохожего. Мужчина. Трезвый? Она подождала, пока он подойдет поближе. В полушубке, унтах, облезлой ушанке, лица не видно. Точно такие же незнакомые мужчины, но без шубы, только что в нее стреляли. Саша еще крепче схватилась за столб. Следом появилась женщина. Она быстро перебирала ногами в сапогах на массивном каблуке, в руках у нее была авоська с двумя огромными кочанами капусты. Почему-то очень зелеными. Саша выдвинулась из-за фонаря, встала посреди тротуара и выжидала момент, чтобы крикнуть. Но не успела, потому что женщина закричала первой, не останавливаясь:

– Ты чего стоишь? Бегом домой! Быстрее! Тут стреляют.

Потом слегка замахнулась авоськой с кочанами, как бы желая придать Саше ускорение. Не остановилась, прошла мимо. Никого больше на улице не было. «Тетенька большая, в нее первую попадут», – подумала Саша и побежала за кочанами. Она быстро поравнялась с женщиной и уже хотела было рассказать, что это в нее стреляли. В нее и в Аньку. Что Анька не добежала до другого столба. Но страх еще не отпустил. Саше казалось, что если она оттянет от лица свой замерзший, в мелких сосульках шарф и откроет рот, то ее тут же обнаружат и застрелят. Она хотела быть ниже, тише, незаметнее. И ничего не сказала про Аньку.

Женщина с капустой