и Джермани выйдет на свободу. Из письма Роллану от 17 января 1933 года: «Совершенно секретно (не хочу, чтобы это стало известно): я добился, по-моему, высочайшего литературного успеха моей жизни, выше Нобелевской премии, я спас доктора Джермани. Как Вы знаете, я писал лично Муссолини и просил заменить тюрьму высылкой – сегодня он ответил через посольство в Вене, что не только удовлетворит мое ходатайство, но что вскоре последует и освобождение. Я совершенно счастлив, ибо его бедная жена была на грани безумия».

* * *

Через две недели после столь восторженной победы добра над злом «на грани безумия» окажется не только Эльза Джермани, но вся цивилизованная часть Европы, ведь 30 января 1933 года политическая ситуация в Германии радикально изменилась: престарелый президент Гинденбург назначил рейхсканцлером Адольфа Гитлера. «В Германии в 1933 году к власти пришел нацизм, открыто глумившийся над идеалами и заветами гуманизма, которые всегда были так дороги Цвейгу» (Борис Иванович Пуришев).

С приходом нацистов к власти в Германии главным объектом антисемитской травли стали евреи. В двери их квартир поначалу вежливо, но настойчиво стучались сотрудники гестапо. С их первыми шагами на Германию, а затем и на всю Европу покатился кровавый железный маховик беззакония, кромсающий тела, сердца и души художникам, музыкантам, дирижерам, врачам, писателям, банкирам. Уже 7 апреля в Германии появились первые антисемитские законы, объявившие всех евреев «неарийцами». Из органов юстиции и государственного аппарата, из лечебных и учебных учреждений молниеносно стали увольняться евреи и инакомыслящие, а их места занимались «своими людьми» с нацистской идеологией.

В печально знаменитую среду 10 мая по указанию Геббельса на площадях всех крупных городов Германии, когда стрелки часов достигли полуночи, состоялась акция публичного сожжения книг еврейских поэтов и писателей, якобы «подрывающих немецкий дух». В эту освещенную пламенем ненависти ночь обгоревшие страницы книг 93 авторов пепельным столбом взмыли к черному небу на берлинской площади Оперы и еще двадцати площадях страны.

Из письма Цвейга Роллану от 10 мая 1933 года: «Мой дорогой друг, я отвечаю Вам сегодня, 10 мая, в день моей славы, ибо мои книги сжигают на костре в Берлине, перед университетом, где я в присутствии 1000 слушателей говорил о Вас, и недалеко от театра, в котором играли мои пьесы. С тех пор, как мое имя занесено в известный список, – почти ни слова из Германии. Мне просто боятся писать!» Одновременно с письмом Роллану Цвейг пишет весточку Зигмунду Фрейду и прикладывает к письму копию бразильского издания своего эссе о нем из трилогии «Исцеление духом», добавив на титуле: «Уважаемому мастеру в год сожжения книги от его преданного Стефана Цвейга».

Незадолго до того, в середине марта, писатель совершит лекционное турне по Швейцарии, как всегда с большим успехом выступит в Монтрё и Цюрихе и с гордостью расскажет в письме Фридерике, что только в одном Цюрихе «пришлось подписать почти восемьсот экземпляров книг в двух книжных магазинах. Продажи здесь по-прежнему растут. Пока я держусь хорошо, хотя совсем не выспался; я пишу это письмо в поезде карандашом, потому что мои авторучки (все три) закончились, когда я подписывал книги».

Поездом он добрался до Берна, где прочитал лекцию о Роллане и 12 марта в вечернем прямом эфире на радиостанции «Schweizer-Illustrierte» выступил с чтением своих произведений. Возможно, что приглашенный гость выступал в эфире час и более, вот только сохранились от эфира лишь две аудиозаписи его голоса: стихотворение «Скульптор», посвященное Родену, и «Гимн путешествию» («Hymnus an die Reise»).

В июне 1933 года он отправился поправить здоровье на бальнеологический курорт Бад-Гаштайн с очередной иллюзорной надеждой, что сможет бросить две вредные привычки – кофе и табак. Расстаться с употреблением любимого напитка и ароматных сигар марки «Gaisberg», разумеется, не получилось, но, может быть, именно эти вредные подспорья в минуты долгих раздумий наводили его на самые правильные цели и мысли.

Прямо из Бад-Гаштайна он решил отправиться в Базель и изучить там архивные материалы о гуманисте Эразме Роттердамском, который должен был стать предметом его следующего очерка. В дороге на чистый лист блокнота был занесен предварительный подзаголовок «Портрет побежденного человека». Стоит сказать, что еще 9 мая 1932 года, то есть за год до принятия решения писать биографию Эразма, Цвейг сообщал Роллану: «В мечтах вижу книгу об Эразме Роттердамском. Его судьба – это наша судьба. Как одинок он был в конце своей жизни, потому что не хотел выступать ни за, ни против Реформации и не понимал ненависти, клубившейся вокруг этой поверхностной проблемы. Я как-нибудь пришлю Вам списки с некоторых его писем: такое ощущение, словно это написано вчера – и про нас».

Но вот прошел год, и преследование евреев по единственной причине их национальности фанатичным нацистским режимом окончательно привело Цвейга к мысли писать об Эразме. Писать немедленно, сегодня, сейчас, проводя параллели Германии времен XVI века, когда решались судьбы немецкого гуманизма, натолкнувшегося на фанатизм Реформации, с двадцатым веком, когда европейское единение вновь поругано и «ясность Мирового разума», как разбитый корабль, терпит бедствие в океане ненависти и нетерпимости.

В книге невооруженным глазом видно, как Эразм становится подлинным героем для автора – ведь они оба мыслят интернациональными категориями, сторонятся политических партий, возлагая все силы и надежды на духовный прогресс человечества, твердо следуя заветам гуманистического оптимизма: «Не осевший ни в одной стране, но всюду свой, первый, кто осознал себя европейцем и гражданином мира, он ни за одной нацией не признавал права считать себя выше другой, а так как сердце его привыкло судить о каждом народе по самым ярким и благородным выразителям его духа, то все народы представлялись ему достойными любви и уважения. Главной целью его жизни стала благородная попытка создать великий союз просвещенных людей, людей доброй воли всех стран, рас и сословий, и на какой-то исторический срок – незабываемое деяние! – он дал народам Европы подлинно наднациональную форму мышления и общения, возведя на новый художественный уровень язык языков – латынь. Его богатое знание питалось культурой прошлого, его верующий разум с надеждой был обращен в будущее. Но он упорно отворачивался от всего, что было в мире варварского, что с неуклюжей злобой, с тупой враждебностью постоянно угрожало мировой гармонии; его братски влекло к себе лишь высокое, творческое, созидающее, и он считал долгом каждого мыслящего человека раздвигать, расширять эту сферу, чтобы ее чистый небесный свет озарил и объединил наконец все человечество»{387}.

Цвейг ненавидел войны, саму мысль об оружии и вооружении, совершенно не принимал фанатизм, превоходство каких-либо наций, классов и сословий, презирал корыстные кровожадные цели политиков и искал, искал поддержку своих идей у Эразма.

* * *

Между тем реальная жизнь евреев в Германии и Австрии в 1933 году и позже проходила не в книгохранилищах Базеля, а