– Да хоть пятьсот, – бухнул Ной, и не без умысла. До него дошло с головы до пяток: если он заручится поддержкой капитана Ухоздвигова, то уж, верное дело, голова будет целехонька… хотя бы на сегодняшний день!

– Керенскими?

– Николаевскими.

Капитан прищурился, взъерошил пятерней кудрявившиеся волосы:

– Давайте!

Ной достал пачку денег, деловито отсчитал и передал капитану. Тот посмотрел – настоящие ли? И сунул в карман.

– Пейте! – передал Ною флягу, наполовину опорожненную.

Ной удивился: почему капитан не пьянеет? Ведь огнь, огнь пропус кает внутрь!.. Выпил, ладонью по губам, и, передавая флягу сотрапезнику, сказал, будто завзятый знаток вин и коньяков:

– Не хуже «Мартини», господин капитан!

– Хо-хо, «Мартини»!.. «Мартини» – это кислые французские сопли, выдержанные в… – Капитан употребил такие слова о красавицах-француженках, что у Ноя рот отрылся.

Ехали, прикладывались к фляге, далеко отстав от эскорта.

– Кстати, о чинах, хорунжий! – сказал капитан. – Мой самый высший чин – поэт! В поэзии душа России, ее сердце, печаль и радости. Не царствующие особы восславляли Россию, а Пушкин! Был еще Гавриил Державин, Некрасов, Крылов или вот Алексей Кольцов:

А? Каково? Нищие мы духом без поэзии, хорунжий. Нищие и сирые! Если бы не поэзия, я бы пустил себе пулю в лоб! Да-с! Ведь: «И скушно и грустно! – и некому руку подать в минуту душевной невзгоды!..» Это сочинил поручик Лермонтов. Не сладко ему жилось под дланью венценосца! А Гавриил Державин?

Какая глубина! И ведь написано еще в ту пору, когда Русь свято верила в Боженьку, в твердь небесную! А поэт сказал: «И солнцы ею потушатся, и всем мирам она грозит». Все смертно, хорунжий. Ни Боженьки, ни черта, ни преисподней! Все и вся на земле – дьяволы и боги! Люблю Россию, хорунжий. Как русский, как сын отечества. А вот запакостили мы Россию изрядно. И это, знаете ли, скажется на будущих поколениях.

У Ноя было такое самочувствие, точно капитан содрал с него шкуру с мясом и душу вынул прочь. Ни Бога, ни черта не оставил! «От безверья сгинет, должно, – утешил себя Ной, не вполне уверенный, что сам спасется верою в Бога и всех святых апостолов. – Экое приспело время!»

Между тем впереди у полковника и эскорта произошла непредвиденная заминка.

Миновав Плац-Парадную площадь, сворачивая в сторону вокзала, полковники снова увидели арестованных – вооруженные казаки гнали пятерых мужчин и двух женщин. Одну из них Бологов узнал издали – Евдокия Елизаровна Юскова! Простоголовая, в нарядной жакеточке с накинутым на плечи ажурным платком, в длинной синей юбке, она шла, сгорбившись, впереди всех, держась руками за живот.

Двое казаков с обнаженными шашками шли по сторонам арестованных, а сзади конвоируемых – офицер в парадном голубом казачьем казакине и… погонах есаула!

Полковник Ляпунов спросил у Бологова:

– Па-азвольте! Эт-то что еще, атаман? Есаул при погонах?!

– Я его впервые вижу, господин полковник, – ответил Бологов.

– Какой части, господин есаул? Фамилия?

– Третьего Енисейского казачьего полка, есаул Потылицын.

Полковник Розанов уставился на есаула:

– Я, командир полка, есаула Потылицына не знаю.

– Мне ваше лицо тоже неизвестно, – ответил есаул полковнику. – Моим командиром на фронте был полковник Шильников. Сейчас он на вокзале.

Евдокия Елизаровна, улучив момент, кинулась к Бологову, вцепившись в уздечку коня:

– Григорий Кириллович! Спасите за-ради Христа! Вы же меня знаете! Мы же вместе ездили в Челябинск! Есаул со своими казаками арестовал меня на вокзале, как большевичку, и так меня били, били! Боженька! – заплакала Дуня. Лицо ее и в самом деле было избито, губы раздулись, и на подбородке запеклась кровь. – Скажите же! То красные меня расстреливали в Гатчине, то теперь есаул ведет на расстрел!

Атаман Бологов подтвердил: Евдокия Елизаровна, бывшая пулеметчица женского батальона, восставшего против большевиков, действительно является активной фигурой «союза освобождения», именно она в марте выполнила ответственную миссию при поездке представителей «союза» на переговоры с командованием чехословацкого корпуса.

– Что за произвол, есаул? Кто вас уполномочил производить аресты, избиения? – напрягся Ляпунов.

– Я лично вас не знаю! – отсек есаул Потылицын. – Я подчиняюсь полковнику Шильникову, начальнику Красноярского гарнизона! Он приказал мне очистить вокзал и перрон от подозрительных лиц. Евдокия Юскова, как мне точно известно, проститутка, ак тивно сотрудничала не в нашем «союзе», а у большевиков. В Белой Елани Минусинского казачьего округа она застрелила командира повстанческого отряда, славного патриота Кондратия Урвана и скры лась в Красноярск с красным комиссаром Боровиковым.

– Не было! Ничего такого не было! – выкрикивала Дуня. – Есаул мстит мне за сестру, которая утопилась, только бы не выйти за него замуж. Ему хотелось получить капитал отца! Мстит, мстит! А всю банду его, Григорий Кириллович знает, разогнали потом казаки. Это все знают!

Если бы Евдокия Елизаровна и не сказала ничего подобного, карьера есаула и так была бы испорченной. Он не признал полковника Розанова за командира казачьего полка и самого управляющего губернией отверг. А тут еще арестованные, перебивая друг друга, слезно умоляли господ офицеров освободить их, как ни в чем не виноватых. Они путевые рабочие, отдыхали в дежурном помещении, а там на столе валялась кем-то брошенная газета. И вот офицер за эту газету ведет их в тюрьму.

Ляпунов посовещался с полковниками, доктором Прутовым и к Бологову:

– Атаман! Приказываю: за самоуправство и учиненные бесчинства разоружить есаула Потылицына и казаков. Мы пришли, чтобы установить законность и порядок! А вы, граждане, свободны!

– Сдать оружие, есаул! – подъехал к Потылицыну Бологов, прямясь в седле.

– Кто вам дал право разоружать есаула? Сотнику не подчиняюсь. Меня может разоружить только полковник Шильников. И вы не имеете права освобождать преступницу Евдокию Юскову и вот этих, которых мы захватили за чтением большевистской газеты. Или вы на совдеповцев оглядываетесь, господа?

– Ну, это уж слишком, – проворчал доктор Прутов. – Если так дело пойдет, каждый офицер, собрав вокруг себя трех-четырех казаков, будет чинить суд и расправу по своему разумению! Это же произвол?! Кто вам позволил, есаул, надеть погоны?