от бомбежек здания, сотни людей были убиты и ранены[1218]. Однако город был хорошо подготовлен: партийные активисты поделили его на четыре участка и в каждом проводили тренировки, обучая людей распознавать приближающиеся самолеты, дежуря на крышах, и гасить зажигательный бомбы. В числе наиболее активных защитников оказались пенсионеры, днем находившиеся дома. После взрыва фугасной бомбы рядом с хлебозаводом женщины-пекари работали всю ночь, не обращая внимания на языки пламени. Они не дали пропасть ни одному килограмму хлеба, и на следующий день жители Архангельска получили все, что им полагалось. Разумеется, не все вели себя так образцово. Когда сгорело несколько складов, где хранился сахар и другие продукты, кто-то разграбил то, что от них осталось. На лесозаводе имени Молотова один рабочий перепугал остальных. Его зловещие предсказания относительно надвигающейся оккупации сыграли на руку немцам, сбрасывавшим с самолетов листовки, где они советовали людям бежать. Некоторые действительно бежали; другие самовольно уходили с работы. Но после бомбежек секретарь горкома партии заявил, что подавляющее большинство жителей города проявили мужество и находчивость, когда на город начали падать зажигательные бомбы, а паники и смятения почти не наблюдалось. По многочисленным свидетельствам, бомбежки произвели впечатление, обратное тому, на которое рассчитывали немцы: они разозлили жителей города и укрепили их решимость[1219].

В недавно освобожденных городах партийные активисты связывали восстановительные работы с местью и увековечением памяти умерших. В праздновании годовщины освобождения Калинина приняли участие почти 150 000 человек. На центральной площади города собралось приблизительно 15 000 рабочих, учителей и школьников, пришедших к воинскому кладбищу посмотреть на установку нового – взамен разрушенного немцами – памятника Ленину и возложить венки в память об умерших. Местные жители, партизаны и ответработники выступали с речами, сначала призывая к мщению, а затем давая обещание повысить производительность. Один рабочий рассказал: «В числе жертв был и мой старый отец, которого немцы застрелили сонного на печке. Я сейчас все силы вкладываю в выпуск смертоносной продукции, которой мщу немцам за смерть старика отца, за издевательства над нашим народом. До сего времени я выполнял две нормы, беру обязательство добиться выполнения нормы [в три раза]»[1220].

Мобилизационные призывы государства встречали горячую поддержку у населения, но они сопровождались и новыми репрессиями против тех, кто, как считалось, представлял угрозу для советского строя. Выражения из лексикона 1937 года, такие как «враг народа», «троцкист», «вредитель», отступили на второй план, но другие, например «умение распознать врага, как бы хорошо он ни был замаскирован» или «недопустимость политической беспечности», все еще были в ходу. ЦК неоднократно предупреждал местные партийные организации о возможности диверсий, саботажа и шпионажа на оборонных предприятиях и электростанциях, на железных дорогах и прифронтовых территориях. Людей арестовывали за шпионаж и коллаборационизм; среди них был действительно виновные, но многие случаи напоминали дела, сфабрикованные в годы Большого террора по ложным обвинениям. Московские горком и обком партии разослали всем местным партийным организациям письмо, где сообщалось: «Немецкая разведка вербует шпионов и диверсантов из антисоветских элементов, в том числе из уголовников, бывших кулаков и белогвардейцев, выходцев из враждебных нам классов и политических партий, мечтающих о реставрации капитализма в СССР, а так же из числа неустойчивых местных жителей, захваченных в плен красноармейцев и командиров – трусов и предателей нашей родины»[1221]. Некоторые предупреждения оказались небезосновательными: часть жителей оккупированных территорий, особенно бывшие кулаки, действительно сотрудничали с немцами – то же касается генерала А. А. Власова и других советских военнопленных. Но после такого потока ложных обвинений было не всегда просто отличить настоящие саботаж, коллаборационизм и шпионство от сфабрикованных государством дел.

Государство часто прибегало к суровым профилактическим мерам, отправляя в ссылку целые группы, считавшиеся склонными к коллаборационизму. После начала войны депортировали почти 3,3 миллиона представителей шестидесяти одного народа, включая этнических немцев, крымских татар, чеченцев и ингушей. Крымских татар, например, сослали в разные республики в 1944 году, после того как 20 000 из них добровольно записались в войска вермахта. Представителей этих национальных групп не арестовывали и не расстреливали, а массово высылали[1222]. В августе 1941 года партия и правительство постановили переселить почти 480 000 советских граждан немецкого происхождения из АССР Немцев Поволжья и еще двух областей[1223]. Почти 85 000 советских немцев отправили в Омскую область, где их поделили на группы, насчитывавшие от 120 до 800 домохозяйств и разбросанные по разным районам, и поместили в колхозы. Ссыльные возмущались, жалуясь на плохое снабжение, отсутствие компенсации за их собственное хозяйство и скот и на не выплаченную перед переселением зарплату. Однако в своем негодовании они не только сетовали на потери. Секретарь Омского обкома партии отметил «враждебные настроения» среди депортированных, хвастливо заявлявших местным крестьянам о непобедимости германской армии и тщетности их сопротивления. Кроме того, среди ссыльных были распространены глубоко антисемитские настроения – они уверяли местных крестьян, что «немцы любят русский народ и ненавидят только коммунистов и евреев»[1224]. Один ссыльный пояснил: «Не бойтесь немцев, немцы народ хороший, они над мирным населением и колхозниками не издеваются, а издеваются только над партийными руководителями и евреями. Если бы немцы не жалели народ, они бы пустили газы и взяли бы всю территорию в течение одной недели, но они этого нее делают потому, что победят Советский Союз без этого»[1225]. (Немцы действительно вскоре «пустили газы», умертвив миллионы советских военнопленных и евреев в «газвагенах» и газовых камерах.) Другие грозили местным ответработникам, издевательски приговаривая: «Придет Гитлер, тогда вам плохо будет, мы покажем вам, как активничать»[1226]. Они сообщили крестьянам, что их сослали за подготовку мятежа, добавляя: «Если немцы ближе подойдут, то и здесь можно сделать»[1227]. «Гитлер нас выручит, – говорили они, – и мы, немцы, скоро будем над вами, русскими, хозяевами»[1228]. Их презрение, прогерманские настроения и антисемитизм наводят на мысль, что многие и в самом деле ждали прихода нацистов. Но не все ссыльные разделяли такие взгляды. Членов партии, тоже оказавшихся в ссылке, глубоко оскорбило то, что государство решило депортировать весь народ, а не тех, кто представлял реальную угрозу. Один из партийных советских немцев с горечью заметил: «Вообще это неслыханное безобразие – это все выселение. Судя по постановлению правительства, все 800 000 немцев Поволжья являются фашистами и диверсантами»[1229]. Другой, не разграничивая депортацию и геноцид, указал на поразительное сходство политики переселения с установками самого Гитлера. «Вот вам и сталинская национальная политика, – сказал он. – В чем же тут разница с фашистскими деяниями? Да еще хуже»[1230]. Все комментарии такого рода не прошли