всего нереального, неосязаемого и загадочного… Из этих составных частей я стараюсь создать что-то вроде призрачной фантасмагории, обладающей, возможно, такой же нечеткой связностью, как и цикл традиционных мифов или легенд, где лишь мимолетно объясняется происхождение древних сил и трансгалактических существ, притаившихся на нашей бесконечно малой планете (и на других, естественно, тоже). Готовясь целиком заселить Землю, они наращивают позиции и время от времени сталкиваются с другими второстепенными формами жизни (например, человеческими существами)… После создания космического пантеона фантасту остается только драматичным и убедительным образом соединить этот „внешний“ элемент с Землей. Как мне кажется, лучшим вариантом будет упоминание древних культов, идолов и документов, подтверждающих, что человеку (или тому, кто обитал на планете до него) известно о присутствии „внешних“ сил. Кульминацией таких историй становится внезапное вторжение забытых древних сил в привычный безмятежный мир…»63

Цитата, не совсем верно воспроизведенная Фарнезе по памяти, отчасти напоминает письмо Лавкрафта к Фарнсуорту Райту от пятого июля 1927 года (когда он заново послал ему «Зов Ктулху»), хотя истинная суть тех размышлений была совсем иной. Со временем эта цитата дошла до Августа Дерлета, который в слегка видоизмененной форме начал тиражировать ее как высказывание Лавкрафта, начиная со статьи «Г. Ф. Лавкрафт, изгой» (River, июнь 1937 года). Вскоре этот отрывок стал пресловутым «доказательством» в поддержку неправильного представления самого Дерлета о «Мифах Ктулху», считавшего, что в их основу положена традиционная борьба добра и зла, схожая с христианством. До недавного времени эта «цитата» оставалась самым упоминаемым высказыванием, которое приписывалось Лавкрафту.

Вину за широкое распространение этого недостоверного отрывка в равной степени разделяют Фарнезе и Дерлет. Поначалу у Дерлета не было причин сомневаться в том, что фраза действительно взята из письма Лавкрафта, ведь Фарнезе написал ее в кавычках, однако вскоре после этого Фарнезе прислал Дерлету оригинальные послания Лавкрафта для подготовки публикации «Избранных писем» (правда, целиком их так и не издали), и в печатных копиях писем такой цитаты нет. На самом деле данный отрывок показался Дерлету настолько убедительным подтверждением его ошибочных взглядов на творчество Лавкрафта (несмотря на то, что он противоречил всем прежним заявлениям самого Говарда на эту тему), что он не был готов его выкинуть. Ближе к концу жизни Дерлета, когда начали возникать сомнения по поводу истинного источника цитаты, к нему обратились с просьбой показать оригинал письма, и Дерлет жутко разозлился, поскольку такого письма не было. В результате некоторые исследователи решили, что Дерлет сам выдумал цитату, и это объяснение казалось вполне правдоподобным, пока Дэвид Э. Шульц не прояснил вопрос, обнаружив письма Фарнезе64.

С путешествиями за 1932 год еще не было покончено. Тридцатого августа Лавкрафт отправился в Бостон по приглашению Кука. На следующий день они вместе поехали в Ньюберипорт, чтобы понаблюдать за полным солнечным затмением, и увиденное их не разочаровало: «Пока полумесяц солнца был маленьким, ничего не менялось, а потом все вдруг стало ярким, как во время заката. Как только от солнца остался совсем тоненькая полоска, пейзаж приобрел странные призрачные оттенки, появился болезненный желтоватый свет»65. Оттуда Лавкрафт двинулся в Монреаль и Квебек, на оба города он выделил четыре полных дня (со второго по шестое сентября). Лавкрафт звал с собой Кука, но тому не нравилась аскетичная манера путешествия друга (ночные поезда и автобусы, скромное питание, бесконечный осмотр достопримечательностей и тому подобное). Впрочем, Кук встретил его по возвращении из Канады. Вот как он живо описывал последствия безумных привычек Лавкрафта, связанных с поездками:

«Ранним утром вторника, еще до моего ухода на работу, Говард вернулся из Квебека. Такой картины я еще никогда не наблюдал: это был обтянутый кожей скелет. Глаза ввалились и напоминали прожженные в одеяле дыры. Нежные руки и пальцы творца превратились в лапы с когтями. Он казался мертвецом, у которого еще чудом действуют некоторые нервные импульсы… Я испугался, а из-за страха еще и разозлился. Злился я, скорее всего, на себя за то, что не поехал вместе с ним. Так или иначе, весь этот гнев я на него выплеснул. Пора было притормозить, и именно это я решил ему объяснить»66.

Кук сразу повел Лавкрафта в ресторан «Уолдорф», накормил его сытным обедом и привел обратно к себе, чтобы тот мог отдохнуть. В пять часов Кук вернулся с работы и заставил Говарда еще раз поесть. Трудно представить, как Лавкрафт мог наслаждаться своими поездками, если так плохо ел и мало спал, однако каждый год снова и снова отправлялся в путь.

Почти сразу после возвращения в Провиденс Лавкрафт принимал у себя гостей. Восьмого сентября к нему приехал один новый знакомый, Карл Фердинанд Штраух. Судя по всему, он остался на несколько дней, и к ним наверняка присоединился давний друг Штрауха, Гарри Бробст. Тринадцатого числа после пятилетнего перерыва в Провиденс наведался Дональд Уондри, однако Штраух не дождался его приезда. С таким большим количеством встреч Лавкрафт выбился из рабочего расписания (могу представить, сколько у него накопилось писем, ожидавших ответа), но в начале октября все равно сумел вырваться в небольшое путешествие по Бостону, Салему и Марблхеду.

Приблизительно весной или летом 1932 года у Лавкрафта появилась новая многообещающая заказчица – и многообещающей она была не в связи с наличием таланта или желания стать полноценной писательницей, а просто потому, что регулярно обращалась к Лавкрафту с работой. Речь идет о женщине по имени Хейзел Хилд (1896–1961), о которой мне почти ничего не известно. Родилась она в Сомервилле, штат Массачусетс, там же провела практически всю жизнь и, насколько я знаю, не публиковала никаких других произведений, за исключением пяти рассказов, отредактированных или написанных вместо нее Лавкрафтом. В отличие от Зелии Бишоп, она не оставила воспоминаний о Лавкрафте, поэтому у нас нет информации о том, как она на него вышла и как складывались их профессиональные и личные отношения. Мюриэл Эдди (если ее словам можно доверять) сообщает, что Хилд вступила в писательский клуб, основанный супругами Эдди, и именно через этот клуб и познакомилась с Лавкрафтом, когда стало очевидно, к какому жанру тяготеет ее творчество. Хилд признавалась, добавляет Эдди, что испытывает некий интерес к Лавкрафту в романтическом плане: однажды она даже уговорила Лавкрафта приехать к ней в гости в Сомервилл и устроила ему ужин при свечах67. Лично я сомневаюсь в правдивости этой истории, поскольку и многие другие утверждения Мюриэл Эдди оказывались недостоверными. В переписке Лавкрафта можно найти лишь один-единственный намек на романтические отношения с Хилд (в которых инициативу проявляла именно она).