В конце 1934 года в письме к Дуэйну У. Раймелу Лавкрафт рассказывает о том, что у миссис Хилд исчезла кошка – «наелась в подвале каких-то химикатов, впала в бешенство и пулей выскочила из дома, после чего ее больше не видели»68. Получается, в переписке с Хилд он обсуждал не только деловые вопросы, хотя то же самое можно сказать и про общение Лавкрафта с Зелией Бишоп, хотя ее в безответной любви к Говарду почему-то никто не подозревал. По словам Кука, Лавкрафт собирался заехать к Хилд в Сомервилл в начале сентября после возвращения из Квебека, однако их встреча вполне могла пройти в безобидно деловом или светском формате. Судя по тому, что он называл ее «миссис Хилд», Хейзел либо овдовела, либо была в разводе.

Имеются все основания предполагать, что некоторые из рассказов (если не все пять), которые Лавкрафт редактировал по заказу Хилд, были написаны в 1932 или 1933 году, несмотря на то, что последний из них появлялся в печати только в 1937 году. Первым, вероятно, был «Каменный человек» (Wonder Stories, октябрь 1932). Хилд рассказывала Дерлету об этом произведении: «Лавкрафт помог мне с этой историей не меньше, чем с остальными, даже переписал некоторые отрывки. Он критиковал рассказ абзац за абзацем, карандашом писал на полях замечания и заставлял меня все переделывать, пока ему не понравится»69. Полагаю, данное утверждение целиком ложно или как минимум сомнительно. По комментариям Лавкрафта к рассказам Хилд становится ясно, что Лавкрафт не просто их комментировал или предлагал правки, которые вносила сама Хилд, – нет, он сочинял произведения сам на основе ее кратких набросков. Из всех его редакторских работ эти, пожалуй, можно назвать практически оригинальными творениями (наряду с историями Зелии Бишоп). Ни один из рассказов Хилд, конечно, не дотягивает до уровня «Кургана», однако некоторые получились очень даже удачными.

В письмах Лавкрафта я не нашел ни одного упоминания «Каменного человека», но раз он появился в октябрьском выпуске Wonder Stories, значит, к лету 1932 года Говард уже приступил к работе. Сюжет довольно обычный: в древнем экземпляре «Книги Эйбона» Дэниел Моррис (по прозвищу Полоумный Дэн) находит способ превратить любое живое существо в каменную статую. Данный способ, как признается Моррис, «больше полагается на химию, чем на Внешние силы», а требуется для этого «чрезвычайно ускоренная реакция отвердения» – такого псевдонаучного объяснения, видимо, хватило, чтобы попасть в журнал Хьюго Гернсбека. Моррис успешно испытывает это средство на скульпторе Артуре Уилере, который якобы приставал к его супруге Розе. Когда Моррис пытается опробовать зелье на жене, той удается его обхитрить и превратить в камень самого Дэниела. Здесь Лавкрафта вновь подводит не только неправдоподобность сверхъестественного или псевдонаучного явления, но и его неспособность выписывать характеры: любовный треугольник вышел банальным, а разговорные фразы из дневника Полоумного Дэна кажутся совершенно неубедительными. Конечно, Лавкрафту помешал развернуться сам сюжет, ведь в собственном рассказе он не стал бы такое описывать.

А вот недостатки «Крылатой смерти» уже не спишешь на Хилд. В этом нелепом рассказе речь идет об ученом Томасе Слоунвайте, который обнаружил в Южной Африке редкое насекомое, чей укус смертелен, если только его не обработать специальным веществом. Местные жители называют это насекомое «дьявольской мухой», считая, что после умерщвления жертвы оно якобы забирает себе ее душу. С помощью этого насекомого Слоунвайт убивает своего конкурента, ученого по имени Генри Мур, однако вскоре Томасу начинается являться насекомое, безошибочно обладающее чертами характера Мура. Концовка и вовсе абсурдна: Слоунвайт тоже умирает, его душа попадает в тело мухи, и, окунувшись в чернила, он оставляет послание на потолке комнаты. Такое причудливое и смехотворное завершение истории (выдуманное самим Лавкрафтом) явно должно было стать кульминацией ужаса, но привело лишь к разрядке напряжения.

Об этом рассказе Лавкрафт сообщал Дерлету в письме, которое, скорее всего, относится к августу 1932 года:

«Жаль, что твоя новая история похожа на более раннюю работу автора. На днях с моей клиенткой случилось что-то странное – речь идет о сюжетном элементе, который лично я придумал и ввел в рассказ, полагая, что он оригинален. Произведение отправили Красавчику Гарольду [Бейтсу], а он его отверг, поскольку тот самый элемент (когда насекомое обмакивается в чернила и оставляет послание на потолке) использовался в другом рассказе, который он уже принял к публикации. Что за чертовщина! Я-то думал, мне в голову пришла абсолютно новая и уникальная идея!»70

Неизвестно, какому такому шедевру литературы удалось опередить Лавкрафта с этой задумкой, зато определенный интерес представляет заметка о принятии рассказа в Strange Tales. Хотя ранее я выражал сомнения по поводу теории Уилла Мюррея, согласно которой «Тень над Инсмутом» Лавкрафт создавал с прицелом на публикацию в Strange Tales, однако это утверждение, как мне кажется, справедливо относительно первых работ Хилд, которые действительно отправили Бейтсу. Насчет остальных рассказов точной информации нет: возможно, их тоже послали в Strange Tales, ведь написаны они были еще до закрытия журнала в конце того года. «Крылатую смерть» Лавкрафт послал Фарнсуорту Райту, но тот, по-видимому, не сразу принял историю – вышла она только в Weird Tales за март 1934 года. После ее публикации Лавкрафт говорил: «Рассказ так себе, ничего выдающегося… Примерно на 90–95 % он написан мной»71.

Мне всей душой хочется верить, что «Ужас в музее» был осознанно задуман как рассказ пародийный, в подражание мифологии самого Лавкрафта. Здесь появляется новое «божество» Ран-Тегот – хранитель музея восковых фигур Джордж Роджерс якобы обнаружил его во время экспедиции на Аляску. Он показывает снимок существа Стивену Джонсу, своему скептически настроенному другу: «Как это ни парадоксально, у его облика все-таки было некое выражение: Джонс видел, что за треугольником выпуклых рыбьих глаз и скошенным хоботом проступает смесь ненависти, жадности и чистой жестокости – абсолютно непостижимой для человека из-за соединения с другими эмоциями родом не из нашего мира и даже не из нашей Солнечной системы». Напыщенность этой фразы однозначно намекает на пародию, и в рассказе действительно можно увидеть пародийные намеки на «Модель Пикмана» и «Зов Ктулху». Представьте всю нелепость ситуации: в подвале музея в ящике спрятана не статуэтка с изображением какого-то бога, а само божество! Крайне абсурдно звучат слова бредящего Роджерса, когда он пытается принести Джонса в жертву Ран-Теготу:

– Йа! Йа! – завывал он [Роджерс]. – Я иду, о Ран-Тегот, скоро я поднесу тебе пищу. Ты так долго ждал и плохо питался, но теперь ты получишь обещанное… Выпей из него все соки вместе со всеми его сомнениями и наберись сил. И отныне