Давно с ним такого не происходило, лет десять точно. Последний раз чужое отчаяние завладело им, вогнав в тоску недели на две. То была горечь матери, чей ребенок чах на глазах, а она все не решалась отвести его к нормальному специалисту. Тогда Роман буквально за шиворот затащил обоих в больницу, усадил в приемной пульмонолога и не отходил до тех пор, пока те не покинули кабинет врача. Они не знали, от какой беды их спасли, какое горе отвратили. Едва удостоверившись, что мать и ребенок уже вернутся на гибельный путь, Сандерс покинул их. Но сможет ли художник так же легко справиться с новой задачей, сможет ли спасти этого белокурого подростка, что сейчас так беззастенчиво и свободно переговаривается с Алисой и смеется над несмешными шутками Егора?

– Простите… У вас знак…

Роман вопросительно покосился на свою руку. Потом до него дошло, что с ней не так, и невольно расхохотался. Ну конечно, стоит кому-то увидеть символы на его предплечье, как сейчас же возникают вопросы: что это за ломанные линии, и знает ли Сандерс, что они означают? Один из журналистов однажды выдвинул весьма любопытное предположение, что это выдумка самого художника, что-то вроде товарного знака. Роман тогда крепко призадумался, а не сделать ли свою татуировку, в самом деле, символом бренда «Лех Сандерс»? Потом одумался. Нет… Знаки, как и его приступы-выпадения, как картины на чердаке – все это принадлежит Роману Александрову, а не эпатажному творцу безумных пирамид и пустых аквариумов.

– Может, вы знаете, почему я их рисую? – сверкая своими карими глазами, спросил Даниил.

А в голове художника, словно эхо, раздался его собственный вопрос двадцатилетней давности: «Лев Николаевич, из-за чего? Меня так и тянет их начертить. Это какое-то… не знаю, проклятие?»

– Оно и есть, – прошептал Роман чуть слышно. – Самое настоящее проклятие.

Сначала оно постигло Алексея Куликова, потом через оставленную им фреску расползлось по всему их городку. Но если сенсею как-то удалось удержаться, не перейти грань между реальностью и ее изнанкой, то глядящий на протяжении десятка лет, с самого раннего детства в глаза возлюбленной пионерки Любаши, потомок Куликова заразился дедовским безумием. Сколько их, таких, что чуть забывшись, чертят раз за разом «клетку» и «воина», «обрывы» и «колыбели»? Сколько из них начинают замирать в середине разговора, почувствовав нечто недоброе или увидев расплывчатый образ чужого будущего? Сандерс искренне надеялся, что таких немного. Знаки захватывали разум постепенно, медленным ядом растекаясь по венам, по самым тайным закоулкам души. Такие сильные в своей простоте, такие совершенные в своем безразличии.

На стол легла хорошо знакомая брату и сестре Александровым книга. Черная обложка без каких-либо иллюстраций или надписей, словно молчащая вдова, хранящая под своими траурными одеждами все переживания былой юности и любви. Алиса достала ее лет семь назад, специально купила в одном небольшом издательстве, специализирующимся на выпуске литературы на заказ. Это была точная копия работы Крайчика, который почти заново воссоздал труд своего учителя, а также дополнил и уточнил некоторые аспекты его учения.

В семидесятые годы книга получила второе рождение, но не благодаря медицинским работникам, а разного рода шарлатанам. Они утверждали, что если десять раз в день повторять: «У меня все получится», – четко формулировать про себя цели для достижения, то деньги и успех сами поплывут к вам в руки. Создатели тренингов пользовались разработками Шилле, не понимая самой сути производимого знаками эффекта, не разбираясь даже, как именно ими пользоваться. А любая терапия, как известно, бесполезна и даже опасна, если применяется для лечения не того заболевания или без учета специфики организма самого больного. Так что всеобщего сумасшествия по поводу новой панацеи от всех проблем так и не дождались.

О труде Крайчика снова забыли на несколько десятилетий, пока Алиса не откопала книжку на каком-то букинистическом сайте. Цену за нее заломили просто нереальную, но сестре Сандерса каким-то невероятным образом удалось уговорить продавца выслать ей оцифрованные копии страниц.

– Где ты ее достал? – выхватив свою драгоценность буквально из рук Даниила, вскричала невролог.

– У одного моего знакомого… Жеки, то есть Евгения Фламандского. Знаете такого?

– Фламандский… Фламандский… – задумчиво забормотала Алиса, потом резко хлопнула себя по лбу. – Точно, тот надоедливый мальчишка, у которого вечно текло из носа. Помнишь, Ром? Ты ведь со мной тогда был у брата Эдика?

– Эдик, это который? – перелистывая страницы с пометками сестры, рассеянно поинтересовался Сандерс. – Тот, за которого ты чуть замуж не вышла?

– Нет, того звали Эльдар. А Фламандский – он из департамента архитектурного планирования. Мы с ним довольно долго встречались, где-то года два. Вяло текущий такой был романчик: кафешки, совместные выходные, больше напоминающие выходные в одиночестве только с удвоенным количеством мусора в ведре и немытой посуды в раковине, – почти ностальгически вздохнула Алиса, и тут же подобралась: – Ну, и как там поживает мой несостоявшийся племянник?

– Неплохо. Так вы, получается, и есть его экс-тетка? Надо же… как тесен мир.

– О, Даниил, – со звоном отставляя чашку обратно на опустевшее блюдце, патетично произнес Егор, – Ты даже представить себе не можешь, насколько! А уж про наш городишко и говорить нечего, тут людей меньше, чем в ином муравейнике муравьев. И хоть бы кто нормально работал…

Вот на эту-то тесноту Роман сейчас и надеялся изо всех сил, бредя по знакомой улочке между частными домами. Маленькая стрелка едва перешла четырехчасовую отметку, а большая еще не приближалась к шестерке, но солнце уже едва выглядывало из-за горизонта. Не то стыдилось своей немощности, неспособности согреть покрытую снегом землю, не то просто устало бороться с холодами.

Звонок, как всегда, не работал. Пришлось воспользоваться своим кулаком вместо колотушки. Хорошо, если Лала сидит дома, а не унеслась в такую погоду к очередной клиентке, коих у нее, как у любой цыганки, было не счесть.

Строго говоря, подруга Романа была не совсем чистокровной представительницей кочевого народа, ее мать была не то из Беларуси, не то откуда-то из-под Риги, да и отец был лишь на половинку цыган, а на вторую – и вовсе невесть кто. Сама Лала о своих родных говорила так: «Мы – интернационалисты».

И все же горячая кровь не давала ей сидеть долго на одном месте, с десяти лет подруга Романа моталась из одной части Союза в другую, чтобы к двадцати пяти осесть в их городишке. Чем привлекло Лалу в качестве места жительства непримечательное местечко между Уралом и Днепром, до конца оставалось не ясно. Но женщина не только не собиралась вновь отправляться на поиски лучшей жизни, но и, кажется, именно здесь нашла эту самую жизнь.

– О, скаженный! – весело пророкотала своим звучным низким голосом Лала. – Давненько ты ко мне не захаживал, неужто опять какая беда приключилась? Ты же у нас просто так в гости не являешься, знаю я тебя!

– Привет, Лала, – отмахнулся от вечных причитаний подруги Сандерс. – Перестань, я просто соскучился.