Покрылись росою.

И будто мискант — рукава

Промокли совсем от росы.

Так сложила Кисию Годзэн. Они шли медленно и вот достигли Фуруцуки.

— Изволила вернуться Кисию Годзэн! — закричала лиса-служанка.

Отец и мать услышали, воскликнули: «Ну и ну!» — и выбежали навстречу.

— Все эти три года нам так хотелось тебя повидать, мы все боялись, что ты повстречаешь охотника, и он убьёт тебя стрелой, или сожрут тебя сторожевые псы. Сон это или явь!

Они были счастливы, расплакались и вцепились в рукава её одежды.

— Вот удивление-то, кон! кон! Где ты была, кон! кон! — только это и смогли сказать.

Кормилица Сёнагон всё подробно рассказала от начала до конца. Отец с матерью слушали.

— Так ты была совсем близко, рядом — в Сумидагаре, а мы и не знали. Всё Сёнагон, всё она, злобная!

Собралось всё семейство, устроили радостный пир, слушали рассказы. Всеобщей радости не было предела. И только Кисию Годзэн не могла думать ни о чём другом, кроме как о своей любви к мальчику и господину Тюдзё. Да и как могло успокоиться её сердце в этом мире! Она решила уйти из дома и стать монахиней, вступить на путь просветления. Как решила, так и сделала. Она спустилась с горы Ковата и ушла в сторону Сагано, там соорудила хижину, остригла свои иссиня-чёрные волосы. Этот мир — временное пристанище, мимолётное, как громы и молнии, утренняя роса, зловещие призраки. Колесо жизни поворачивается, и в будущем любящие обязательно возродятся на одном цветке лотоса. Она молилась об этом.

Тем временем в столице тюдзё освободился от службы во дворце и вернулся домой. Ни Годзэн, ни Сёнагон он не увидел. Мальчик лежал на коленях у кормилицы и тяжело вздыхал о том, что потерял мать. Господин Тюдзё спросил, что случилось, но все только вздыхали и ничего не отвечали. Тогда он осмотрел комнату Кисию Годзэн. Его грусть невозможно описать!

— Пусть она больше не любила меня, но ведь она родила ребёнка! Что могло её так обидеть, что она ушла? — спрашивал господин Тюдзё и без конца вздыхал.

Служанка Касуга, а она была молочной матерью мальчика, пыталась припомнить подробности.

— Я ничего не понимаю. Когда я подарила мальчику собаку, У Сёнагон всё лицо перекосилось, я ещё не видела таких злобных лиц. А больше ничего не было, ничего не произошло.

Господин Тюдзё выслушал.

— Что бы то ни было, она всё-таки могла бы ещё пожить с нами, хотя бы пока мальчику не исполнится семь лет! — без конца повторял, вздыхая, господин Тюдзё.

И хотя после этого он отовсюду слышал: «Надо жениться», — он не мог никого полюбить и только вздыхал о той, с которой расстался.

Шли годы и месяцы. Мальчик добился успехов и процветания. Кисию Годзэн в своей хижине по-прежнему думала о столице и украдкой узнавала об успехах мальчика и безмерно радовалась им. Она поднималась высоко на горные пики, собирала цветы, в долинах черпала воду, вместе с Сёнагон постоянно славила имя будды Амиды.

Кисию Годзэн и Сёнагон были лисами, но молились о пути просветления в будущей жизни. А ведь и люди подчас не заботятся об этом! Это так редкостно, что об этом следует писать и рассказывать.

ОБЕЗЬЯНА ИЗ НОСЭ

Обезьяна из Носэ [578]

Когда-то в провинции Тамба[579], в горах Носэ жила старая обезьяна-самец, по имени Масио-но Гонноками[580]. Его сына звали Кокэномару-доно. Кокэномару-доно обладал исключительным умом, сообразительностью и талантом. Когда он пускался в пляс под мелодию «Выхватывая веер», все смотрели в восхищении, и не было никого, кто не сказал бы, как это здорово. Время шло, Кокэномару-доно было уже лет двадцать, но, хотя родители и говорили ему, что всякая за него пойдёт, он и слушать не хотел, думая: «У меня есть свои причины: я не женюсь на обыкновенной женщине, ведь если она не будет из аристократов или придворных, мне тогда нечего и делать в этом мире!» Наверное, некоторые сочтут это желание странным. Может быть, это не имеет большого значения, но ведь и среди обезьяньих предков есть такой известный поэт, как Сарумару-даю[581].

В теснинах гор

Сквозь ворох кленовых листьев

Проходит олень.

Я слышу стонущий голос.

До чего тогда осень грустна!

Это стихотворение Тэйка поместил среди стихов, записанных им в Огура на цветных листах[582]. Кроме того, есть и другие поэты, которые сочинили «Полевые птицы»[583], «Голоса обезьян»[584], но эти стихи не известны широко, должно быть потому, что их авторы уступали людям по родословной. Обезьяны собираются в нестройные стаи, дают любовные клятвы, не знают, чем заняться: весной любуются цветами между скалами, осенью смотрят на месяц сквозь верхушки деревьев, — они любят разные плоды и очень сладострастны.

Однажды Кокэномару-доно отправился на поклонение божеству Хиёси[585]. «Вижу издалека — цветы бело-розовой вишни…»[586], он шагал по окрестностям Хигасиямы, поглядывая по сторонам.