— Ты так похож на Маноло, — удивлялась она, —особенно с первого взгляда и издали… ужас! Представляешь, как я вчера испугалась:то ли отпустили, то ли сам убежал… Худой, стриженый, и дико так смотрит, простоглазами ест!

— …Но я же старикашка, — удивлялся он, — какже ты спутала…

— Никакой не старикашка, ты что, чико! — возмущаласьона. — Немного морщинок на лбу… ну, и тут, возле рта. И ни одного седоговолоса!

— Фамильный устойчивый пигмент, — отозвался он небез удовольствия.

Тут подошел парнишка-официант, спросил, не хотят ли они ещечто-то заказать.

— Нет, спасибо, — отозвался Кордовин.

— А ваша дочка?

И Мануэла ахнула и захохотала, а он состроил оскорбленнуюмину, погрозив неизвестно кому кулаком.

— Не обращай внимания, — сказала она. — ЭтоБорха, он ухлестывал за мной прошлой осенью, я его отшила…

Они рассчитались, поднялись и пошли в сторону пласа Сенека, итолько тут стало ясно — что так страшно громыхало последние полтора часа: увхода в молодежный хостель, недалеко от мраморной, в складках белой тоги,безголовой статуи Сенеки, бесновался стихийный ударный оркестрик. У ребят,впрочем, было два настоящих барабана, но на этом сходство с оркестромисчерпывалось. Остальные инструменты заменяли пустые бутылки, по которымколотили вилками и ножами, пластиковые бутыли из под молока, заполненныекакой-то гремучей дрянью, и, наконец, судейский свисток во рту у симпатяги-толстякав красной майке и полуспущенных бермудах. Под его-то управлением оркестрик игрохал на всю Кордову. Ритмично отсвистывая и смешно дрыгая волосатыми ногами,толстяк с неутомимым энтузиазмом дирижировал кодлой, то задирая большой палецвверх, то указуя им вниз римским жестом — добивай! — словно бы ссылаясь набезголового Сенеку по соседству.

* * *

Обедать решили во вчерашнем ресторане, который так емупонравился. Сидели в патио, среди цветов, под бело-красным, как арки Мескиты,полотняным навесом, от которого на лицо Мануэлы падала золотисто-алая тень,придавая всему ее облику нечто знойное, киношное, лайнерно-океанское. Говорилаона не умолкая, и все на какие-то вселенские темы: «Например, спрашиваю, какбудущий биолог, этично ли создание клонов: вот ты захотел бы, чтобы некто вточности повторял все твое существо? (О, вчера я мечтал прижать такой клон кгруди и назвать его мамой.)», — он в ответ кротко улыбался, избегаяиронизировать. Тем не менее, дважды за время обеда они умудрились поспорить,едва не поссорились и сразу помирились. Огонь, думал он, разглядывая ключицыолененка в распахнутом вороте ее мальчишеской рубашки, огонь из всех орудий,гаубицы — пли! И впервые в жизни пил чудесное местное вино, которое оназаказала: сладкое, терпкое, с ароматом апельсиновых плантаций.

Думать о том, что за ним кто-то охотится, что в жизни его —безумный кавардак, что в кармане у него взрывоопасный чек на двенадцатьмиллионов евро, что ему немедленно надо убираться из Кордовы… — думать обовсем этом, находясь рядом с нею, было просто невозможно…

А видел ли он в Кордове то-то и то-то? Тогда надо немедленнотуда пойти. Да как он смеет так говорить, он что, полагает, в Кордове, кромеМескиты, уж и смотреть не на что?!

Проволокла его по улицам старого города, демонстрируя типичныекордовские дворики, называя имена хозяев — она тут всех знала. Дворики и правдабыли изумительные — укрытые за коваными решетками дверей, погруженные взеленоватую глубоководную тень, они выглядели островками райской гармонии:изобилие красных цветов, глазастой керамики — то сине-зеленой, тотерракотовой, — медных кувшинов, раскрашенных мадонн в домашнихчасовенках, фонтанов и амфор…

Затем они обошли еще несколько площадей, которыми необходимобыло восхититься (он восхищался); наведались в музей художника Хулио Ромеро деТорреса, певца местных смуглянок (правда, его женщины похожи на меня? —что ты, они не идут с тобой ни в какое сравнение!).

Она останавливалась то у одного, то у другого здания,дворца, церкви, бывшей синагоги, и сама себя перебивая, принималась с места вкарьер рассказывать очередную типичную историю старой Кордовы — с духами ипривидениями, с маврами, цыганами, ведьмами, и прочими андалузскими веерами икастаньетами…

— Вот, взять, к примеру, дворец Ориве… Посмотри, какойвеликолепный фасад в стиле… барокко, по-моему?

— Ренессанса, — поправил он.

— Отлично, запомню. Давай приткнемся тут, в тени,история длинная… Когда-то в старину здесь жил судья дон Карлос де Усель,вдовец, с единственной дочерью, как водится — неописуемой красавицей. Звали еедонья Бланка. Это известная сказка, она даже в фольклорном сборнике есть,«Легенды старой Кордовы».

Пусть, думал он, пусть еще немного продлится наваждение.Буквально часа через два я сяду в машину и больше никогда ее не увижу, эту моюне-мать и не-дочь…

— …Ну, вот, и когда донья Бланка брезгливо отстраниласьот настырной цыганки, та стала ее проклинать, и крикнула: «За свою гордыню тызаплатишь вечными страданиями!»… Прошло три года, слова цыганки забылись. Иоднажды поздно ночью в двери дворца постучали. Вышел сам дон Карлос со слугами.Перед ними стояли три еврея и просили выслушать их. И хотя дон Карлос былразгневан, он все же приказал слугам принести огня и разрешил непрошеным гостямговорить… Путники рассказали, что пришли из Толедо, что им негде переночевать,потому что в городе перед ними закрылись все двери — никто, само собой, нехотел впускать в дом евреев. Они просили разрешить им провести ночь хотя бы впатио. Судья подумал и согласился…

— А кто такие евреи? — спросил Кордовин.

— Ты не знаешь? — удивилась она, и посмотреланедоверчиво. — Ты что? Ты в самом деле не знаешь?

— Так объясни же…

— Ну, это… да нет, ты меня разыгрываешь! —пристально вгляделась в его прищуренные глаза. — Конечно, разыгрываешь…Но, может, ты вот чего не знаешь: в старину их было много в Испании, и они былибогаты, образованны, занимали в обществе блестящее положение. Потом, в концепятнадцатого века, их выгнали Исабель и Фердинанд со своей инквизицией. Но невсех. Были такие, кто сдался, смирился, просто решил стать испанцами, лишь быне расставаться с родиной… Понимаешь?

— Не совсем, — он с жадным любопытством смотрел нанее…

…скорее, на мимику лица, которая менялась ежесекундно взависимости от того, как на лицо падал свет. Эта девушка за несколько часовоживила и одухотворила собой целые картины его детства, и он следил только,чтобы бьющаяся где-то у горла нежная благодарность вдруг не выплеснуласькаким-нибудь глупым неуместным всхлипом…

— Короче, я не слишком-то знаю всю эту историю. Но чтоточно: многие здесь предпочитают помалкивать, что их предки из евреев. Так ужтут вышло. А мой дедушка, например, — он запрещал отзываться о евреяхплохо. И однажды при мне дал оплеуху Маноло, когда тот захотел выкинуть однувещь. То есть, не выкинуть, ну… обменять на очередной кортик, или там кинжал…