ей вопросов и ничем себя не выдавал в своем понимании складывающейся ситуации. Он думал о том, как уберечь жену от возможного неверного шага. А она продолжала его убеждать, что заговорила о Петергофе лишь потому, что недостаточно серьезно отнеслась к его словам.

Вроде как пробудившись, Пушкин продолжил, глядя на жену:

– Вот и хорошо! Ничего с царем не случится, если подождет до осени. А тебя я все же попросил бы перестать кокетничать с царем, хотя я в тебе полностью уверен… Прошу тебя, прислушайся ко мне…

После праздника царь встретился с Бенкендорфом, был в хорошем настроении, поблагодарил шефа жандармов за образцовую службу, с шутками отозвался о самом празднике… После чего лицо его несколько нахмурилось:

– Хочу спросить тебя, почему я не видел на празднике твоего подопечного – камер-юнкера Пушкина?..

Бенкендорф даже не дал договорить императору:

– Ваше величество! Сколько раз я просил вас освободить меня от этой непосильной ноши…

– Ну, ты опять за свое! Пойми, больше я не могу никому поручить это деликатное дело, корме тебя… Мне докладывали, что он не явился из-за траура… Но я в это не склонен думать и верить отъявленному вольнодумцу. Ему ли говорить о святости обычаев христианских. Нет ли от него еще каких-либо хлопот?

– Слава богу, пока нет… Но уверяю вас в его неисправимости. Никогда мы его не увидим среди благомыслящих, государь. Был и всегда будет противником власти. Никакими милостями, ваше величество, его, этого отпетого вольнодумца, не обратить в истинную веру…

– Что-то ты стал как-то мудрено говорить, Александр Христофорович. Ничего в толк не возьму, о чем это ты?..

– Давно хотел доложить вам, ваше величество, да все не было походящего момента из-за вашей занятости. Но теперь извольте почитать, что пишет этот бунтовщик свей жене…

Бенкендорф вручил царю письмо Пушкина к Натали. Читая письмо, царь все больше хмурился:

– Что он себе позволяет? О каком гареме он говорит?!.

– Из воспитанниц театральных, – охотно подсказал Бенкендорф.

– Как он смеет такие мерзости писать собственной жене, этому ангелу? – почти закричал царь. – Непостижимо!..

– Ваше величество, у меня имеется еще одно его письмо, в котором этому ангелу, как изволили выразиться, придан… весьма, как бы это сказать… э… э… иносказательный смысл…

Посмотрев на шефа жандармов с подозрением, Николай надолго замолк.

– Надо было обо всех этих гнусностях давно доложить мне… – наконец проговорил он.

– Я уже докладывал, что задержался, во-первых, из-за вашей занятости важными государственными делами, а во-вторых, хотел дознаться, не распространяет еще какие-либо пашквили относительно вашей особы…

– Ерунда! – перебил его царь. – Этакой клевете вряд ли кто поверит. – На его лице отразились и растерянность, и негодование. – Ерунда, граф! Этот пашквиль, который только и достоин пера Пушкина, приказываю предать забвению.

Аудиенция закончилась, и царь отпустил Бенкендорфа, едва кивнув ему головой.

Оставшись наедине, царь начал возбужденно ходить по коридору. В руке его сломался карандаш, и он его швырнул куда-то в угол:

– Ах, какой негодяй!.. Так извратить мои чувства к прелестной женщине!.. Неблагодарная свинья!.. Гарем!.. Какой еще гарем?!.. Никак не ожидал от него подобной гадости… Но надобно быть осторожнее. От него всего можно ожидать… И принять наистрожайшие меры… Возмутительное письмо предать забвению… до определенного момента… Вот тогда и призовем Бенкендорфа!..

Лето 1836 года было несколько необычным. Грозы и ливни часто гнали отдыхающих с речки и парков на дачи. Вслед за грозами снова сияло солнце, и дачники с удовольствием возвращались на природу, вдыхая посвежевший воздух.

Обитатели дачи Пушкина жили своей обычной жизнью, а Пушкин все чаще оставался в городской квартире. Он усиленно занимался журналом, и второй номер «Современника» поступил подписчикам и в продажу уже в начале июля.

Но новая книжка пушкинского журнала осталась почти не замеченной публикой, хотя на его обложке стояло имя поэта. Во многом это можно было объяснить тем, что читающая публика отдыхала за городом на дачах, отложив всякое чтение на осень. В кофейнях на Невском пустота, только мухи в избытке да сонные лакеи в ожидании посетителей. Редкий посетитель, разомлевший от жары, пренебрегая свежими газетами и журналами, листает французскую газету, мечтая о Париже и парижанках. А если какой-нибудь любитель русской словесности и возьмет в руки «Современник», то, заглянув в оглавление, непременно скажет: «Безобразие! В пушкинском журнале ни строчки самого Пушкина».

Начались летние выезды, и Наташа тоже начала выезжать. Правда, они совсем не были похожи на зимние, когда совершенно не хватает времени на все приемы, балы, маскарады, рауты…

В каменноостровском театре давали спектакли для изысканной публики. Эта же публика устраивала катание в экипажах и прогулки верхом. Наташа посещала свою тетушку Екатерину Ивановну Загряжскую на ее даче в Царском Селе.

Приближался сезон осенних и зимних балов. Нужны новые наряды. Их снова начала заказывать Наталья Николаевна. Но у Пушкина по-прежнему не было денег. Он рассылал письма с просьбами об отсрочках и от этого становился еще более мрачным. Теперь Натали часто заставала его выписывающим колонки цифр долгов всем – казне, ростовщикам, швеям и модисткам, друзьям и просто частным лицам. Каждый раз он ужасался написанным цифрам.

Иногда выручала тетушка Екатерина Ивановна в расчетах с модистками…

Приезжая к тетушке в Царское Село, Натали почти каждый раз находила у нее в гостях Жоржа Дантеса. Тетушка смотрела на красавицу племянницу и бравого кавалергарда, вспоминала свои молодые годы, и в голове ее рождалась мысль: «А почему бы и не развлечься немножко Натали? Греха большого в этом нет… Она ведь невинна, как дитя… Краснеет, когда ей уделяет внимание барон…»

Полк кавалергардов находился в летних лагерях в Красном Селе. Но кавалергарда Дантеса-Геккерен, казалось, это обошло стороной: он неизменно присутствовал на всех спектаклях театра Каменного острова. Был он постоянным участником и конных прогулок, в которых теперь принимала участие и Натали. Часто инициатором таких прогулок была Катя, которая ради общения с Дантесом, сама того не желая и даже страдая, способствовала общению Наташи и барона. Она закрывала на это глаза, лишь бы видеть Жоржа!

С прогулок они возвращались полными впечатлений, и, если Пушкин в это время бывал на даче, Натали делилась с ним этими впечатлениями. При этом она с таким юмором описывала все случившиеся нелепости, что Пушкин от ее рассказов приходил в восторг. Он так любил свою Наташу!.. Как часто это мешало ему взглянуть другими глазами на происходящее в его семье!.. Таковым было доверчивое и любящее сердце поэта.

Она не таилась и о встречах на этих прогулках с Дантесом. Да и зачем умалчивать… При упоминании имени