Он кладет ладонь мне на грудь, и я вижу, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы в ней был он, мой отец. И она столь разительно отличается от того, что я знаю, что может существовать в каком-то другом мире. Керис – моя мать – ласково улыбаясь, держит меня на руках. Отец забирает меня у нее и сажает к себе на плечи. Мимо пробегает Авитас, сверкнув зелеными глазами, он стаскивает меня с шеи отца, и я припускаю вслед за ним. Родители о чем-то разговаривают, и, хотя я не слышу слов, я знаю, что они говорят на языке любви.

Эта сцена подобна кинжалу, который медленно проворачивают у меня в сердце – мне так хочется, чтобы все это оказалось правдой – воспоминанием, а не мечтой. И никому из нас не пришлось бы столько выстрадать!

– Ах, мой мальчик. – Отец обнимает меня. – Не судьба.

Он несколько долгих минут держит меня в объятиях. Я закрываю глаза и отдаюсь своему горю.

– А что, если я не вернусь обратно? – Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в лицо. – Я мог бы остаться здесь. С тобой. Но… – Я озираюсь и вижу, как плотный холодный туман постепенно заволакивает черные стены Блэклифа. – Где это – «здесь»? И как ты здесь оказался? Ты же умер много лет назад.

– Я живу в твоей крови, мой сын. Я живу в твоей душе.

– Значит, я тоже мертв.

– Нет. – Он качает головой. – Когда Море Страдания прорвало стену, оно забрало тебя, но поглотить не успело, потому что вмешался Маут. Ты застрял между мирами – идешь по лезвию ножа, как и при жизни. Ты можешь упасть в Море Страдания и раствориться в своей боли. Но можешь вернуться в мир, потому что ты остаешься Ловцом Душ, и у тебя есть долг. Баланс должен быть восстановлен.

– Джинны.

«Цель и смысл твоего существования – выполнять долг перед мертвыми до конца времен».

– Но мир уже… «Разрушен», – едва не срывается у меня с языка, и вдруг я вспоминаю слова, которые когда-то сказал Лайе: «Мир нужно разбить, чтобы сотворить его вновь».

– Ты поможешь возродить этот мир, сын мой? – спрашивает отец.

– Я… я уже просил джиннов вернуться, – оправдываюсь я. – Я сказал, что равновесие не восстановится без них. Они даже не стали меня слушать.

– Потому что их просил Ловец Душ. – Отец берет меня за плечи, и я чувствую, как его сила передается мне. – Но ты не только Ловец Душ. Скажи мне, кто ты?

– Я Бану аль-Маут, – бормочу я, не понимая, что ему нужно. – Я перевожу призраков…

– Кто ты, сын мой?

– Я… – У меня было имя. Но какое? Лайя произносила его. Снова и снова называла меня по имени. Но я его не помню.

– Кто ты?

– Я… я…

«Кто же я?»

– Меня произвела на свет Керис Витурия, – говорю я. – Я сын кеханни, которая рассказала Историю. Возлюбленный Лайи из Серры. Друг Кровавого Сорокопута. Я брат Авитаса Харпера и Шана Ан-Саиф. Внук Квина Витуриуса. Я…

Два слова звучат у меня в голове, последнее пророчество Каина. Слова, от которых вскипает моя кровь, которым научил меня дед, когда мне было шесть лет и он дал мне свое имя. Слова, которые точно каленым железом выжгли в моей памяти в Блэклифе.

– Всегда побеждаю.

В душе у меня распахивается какая-то дверь, и Блэклиф исчезает. Огромный смерч втягивает меня во тьму, точно и не было этого разговора с отцом, и Море Страдания снова забирает меня, опять.

Я пытаюсь пробиться навстречу далекой искорке света. Море засасывает меня в свои глубины, но я упорно сражаюсь за свою жизнь, прорываясь обратно в мир живых, снова и снова выкрикивая эти два слова.

Всегда побеждаю.

Всегда побеждаю.

Всегда побеждаю.

Кровавый Сорокопут умрет так же, как умерли ее сестры. Как умерли ее родители. С перерезанным горлом – достаточно медленная смерть для того, чтобы девчонка ушла в иной мир, зная, что я оказалась сильнее.

Я недовольна. С ней было так легко справиться. А ведь требовалась сущая мелочь – отказаться от любви. Если бы не эта любовь, мне пришлось бы тяжко. И кого бы я ни прикончила у нее на глазах, она бы и глазом не моргнула.

Откуда-то доносится низкий гул, дрожит земля. Я не обращаю на это внимания.

Сорокопут зажимает рану на боку, глядя, как я уже приближаюсь к ней, маленькая, сломленная. И я была бы такой же, если бы позволила слабости проникнуть в мое сердце и отравить мою кровь. Если бы я позволила себе любить и беспокоиться о других.

«Дай мне врага, который будет достоин меня! – мысленно кричу я. – Врага, который заставил бы мое тело изнемогать, вынудил бы меня думать быстрее, сражаться неистовее».

– Жалкое существо, – говорю я. – Только посмотри на себя. Стоишь на коленях в грязи. Твои воины гибнут вокруг тебя, и ни у одного из них не хватает храбрости прийти к тебе на помощь. Ты слабая, ничтожная девочка, ты горюешь о мужчине, который подписал себе смертный приговор, выкрикнув твое имя. Ты глупа, Элен Аквилла. Я думала, что хорошо обучила тебя.

Она пристально смотрит на меня своими потухшими бледно-голубыми глазами. Ее белокурые волосы слиплись от крови и грязи.

– Моя любимая малышка, – едва слышно выдыхает она.

У меня немеют руки, в животе что-то переворачивается, как будто там извивается клубок змей. Это чувство мне незнакомо. Но это не страх, я уверена.

«Откуда она узнала это имя?»

– Это она тебя так называла.

Сорокопут безуспешно пытается зажать рану. Если я не убью ее сейчас, она просто истечет кровью.

Внезапно мне хочется, чтобы она прожила еще несколько минут.

– Кто сказал тебе это имя? – рычу я, и мои пальцы смыкаются на ее горле. – Это был Книжник? Меченосец?

– Никто из живущих, – шепчет Сорокопут. – Это сказал мне призрак Каринны Витурии. Она ждет здесь, в Сумеречном Лесу, Керис. Она ждала тебя больше тридцати лет.

Я смотрю на Сорокопута и не слышу ни звона стали, ни предсмертного хрипа раненых – я погружаюсь в воспоминания, в темное болото, из которого я сумела выбраться много лет назад. Светлые волосы и глаза синие, как Серранское летнее небо. Баржа, медленно плывущая по реке Рей на север, по направлению к Серре. Долгие вечера в каюте, освещенной яркими лампами Кочевников, диван, разноцветные подушки. Глухие шаги воинов моего отца по палубе, которые успокаивали меня, давали чувство безопасности.

Зеленая веревочка, которая мелькала в ее пальцах, как живая, и превращалась в метлу, потом в кошачьи усы, в остроконечную шляпу, в лестницу, в раковину устрицы.

Помню, я спрашивала: «Как ты это делаешь?»

«Волшебство, моя любимая малышка», – отвечала она.

«Покажи мне, мамочка».

Потом странные звуки у нас над головой. Зловещий топот чужих тяжелых сапог. Крики, запах дыма. Пламя. Незнакомые люди врываются в каюту, хватают меня. Хватают маму.