лежит планетарная миссия сохранения и распространения истинного христианства». Более того, часто на всё это претендует самое отсталое и самое спорное в христианстве. Как писал И. А. Ильин, «ни одна другая религия в человеческой истории не была в явном виде тринитарной», но именно это — разделение Бога на ипостаси Отца, Сына и Святого Духа — не заблуждение, но вершина христианской истинности:

Исключительность христианства в том и состоит, что только такие представления истинны.

Все другие учения — это ложные представления об истинном Боге (как в иудаизме) или о ложных богах (как в индуизме). Мусульманское учение о Боге ошибочно, потому что гласит, будто бы Бог имеет только одну ипостась (И. А. Ильин).

Такая вот странная «логика», такие вот «обоснования» истинности… Тем не менее И. А. Ильин тоже считал, что «религиозный опыт утрачивает свою жизнь, подлинность и искренность, силу своего огня и света; а эта немощь лишает его идейной и жизненно-творческой силы и делает его растерянным в борьбе с восставшим и воинствующим безбожием»:

…Мы уже привыкли видеть в своей среде «христиан», которые суть христиане только по имени, которые лишены религиозного опыта и даже не постигают его сущности. И эта своеобразная безрелигиозность религиозно-сопричисленных людей все меньше тревожит нас. А это свидетельствует о глубине переживаемого нами духовного и религиозного кризиса.

Я бы сказал, что большая часть критики христианства обязана не инакомыслию, но твердолобости церкви — я имею в виду то, что критика, инакомыслие, обновление есть необходимые элементы развития и их отрицание неизбежно ведут церковь к упадку. Многие религиозные мыслители и теологи, особенно американские, гораздо либеральней своих церквей. Они хотят более открытого христианства, христианства, не хоронящегося за каменной стеной устаревших догм и доктрин, христианства, не противостоящего знанию, а развивающегося рука об руку с ним. Я считаю, что религия и вера, защищающие доктринальность, догматизм, обрядовость, ханжество, мракобесие, предрассудки и привилегии клира, — саморазрушительны.

Когда выдающийся католический теолог и крупный антрополог Тейяр де Шарден выступил в защиту теории эволюции, вольнодумного монаха отстранили от преподавания в Парижском католическом институте и запретили публиковать труды по философии и богословию. Но поскольку это произошло в 1926 году (!), то лишь способствовало популярности идей де Шардена, закрепив за ним образ страдальца, гонимого инквизиторами XX века. Папе Пию XII пришлось в 1950 году обнародовать буллу Humanis Generis, признавшую теорию эволюции, хотя последняя вступала в явное противоречие с замшелыми доктринами церкви.

Как бы развивая известный испанский афоризм: «Богохульство — лучшее украшение каталонского языка», Совет Европы 1 июня 2009 года расценил богохульство не подлежащим наказанию проявлением свободной воли человека. Исходя из того, что религиозная вражда гораздо опаснее внутренних выпадов против религии, Венецианская комиссия обосновала различие между богохульством и оскорблением религиозных чувств.

Сегодня на христиан буквально обрушился настоящий поток недавно открытых древних текстов и несовместимых толкований их религии и ее истории, и всё это ставит под сомнение незыблемость канона, принятого в первой половине I тысячелетия. Профессор истории религии Элейн Пейджелс (Принстон) считает, что «Евангелие Иуды» и другие гностические тексты подрывают миф о монолитности христианского учения. В век Интернета и вездесущих средств массовой коммуникации вместо анализа новой информации и исправления ошибок церковь ушла в глухую оборону, и вся эта ситуация со стороны выглядит несолидно и нелепо.

Увы, церковь сегодня стала самой рьяной защитницей средневековых порядков и отжившей культуры, и именно поэтому для выживания ей требовались мощнейшие инструменты подавления. Но поскольку божественная эволюция непреодолима, церковь так и осталась «в окопах», где пребывает по сей день и где ее похоронят, если она не осознает тщеты защиты «древлего благочестия».

Фактически церковь всегда боролась с духовным переустройством, с новыми формами жизни, с необходимостью изменения мира, с самотрансформацией личности, с культурой человеческого достоинства, то есть со всем тем, чему учил человечество Иисус Христос.

Все критики христианства отмечали механически-мертвенную или кощунственную молитву, уродливые и даже чудовищные обряды и безнравственную «церковную» практику. Ведь если религия не следует велениям времени, она неизбежно клонится к закату. Верующие, сосредоточивающие всё свое внимание на догмах и обрядах, связанных с прошлым, ведут церковь к разрушению.

Сегодня во всех развитых странах снижается посещаемость храмов, уменьшается количество проводимых обрядов, происходит увеличение числа людей, причисляющих себя к агностикам или атеистам, и даже у людей верующих религия теряет главенствующее положение среди главных жизненных ориентиров.

Вы найдете огромное количество фактов, которые свидетельствуют как о росте, так и о падении роли религиозного чувства, но непреложным фактом остается другое: существующие секулярные идеологии и институты больше не способны утолить непрерывно эволюционизирующую потребность в вере, присущую человеку.

Религия, церковь должны одухотворять, а не зомбировать — когда это простая истина забывается, тогда-то и начинается закат. Насаждая сервильную религиозную мифологию и манипулируя сознанием масс, христианская церковь убивает души верующих, тянет в могилу религию и духовность.

Очень важная мысль, принципиальная в контексте этой книги: основные принципы тотальной централизации — монолитность, единство, суровая регламентация, искоренение инакомыслия, террор, борьба с «хаосом», — которые, по мнению апологетов, укрепляют систему, на самом деле рано или поздно разрушают египтизм, сокрушая его «защитные механизмы», «неадаптивные элементы», механизмы приспособления к окружающему миру. Большинство древних цивилизаций погибло именно благодаря такому «единству». Это относится в равной мере к государствам, идеологиям, религиям и церквам. Человеческая жизнь по своей природе — это инакомыслие, а когда его подавляют, жизнь прекращается или извращается. Постулируемая Мариной Цветаевой «страсть всякого поэта к мятежу» во все времена являлась мощнейшей движущей силой общества, подавление которой чревато его коллапсом.

…Вся человеческая сущность сопротивляется «неталантливому» образу жизни, крича «так жить нельзя!» болезнями, потерей энергетики, нравственными срывами (как феноменологией расчеловечивания), а человек, пребывая в суженном состоянии сознания, захваченном агрессивной культурой, приказывает голосам Вечности (трансцендентного) в себе замолчать. Утомление жизнью в «культуре полезности» влечет человека к разрушению.

Человеческая история творится изменением, а не сохранением, сменой парадигм, духовными прорывами, бесконечным эволюционным движением — и не во властных кабинетах или на церковных соборах, но на диссидентских «кухнях», в живых «лабораториях жизни», в душах отдельных людей, опережающих свое время.

Если мы под определенным углом зрения взглянем на историю литературы, то обнаружим, как писатели создавали те будущие жизненные миры, которые затем становились моделями развития культуры. Присматриваясь же к политической [или церковной] истории, замечаешь, что люди, берущиеся переделывать реальность в лоб, обычно получают по лбу. Мир не терпит как пристального взгляда, так и прямых действий. Но писателям и художникам удается создавать новые эпохи. И жизнь, строящаяся