– Да где ж я их возьму? – вырвалось у него.

– А на росстани.

– На росстани? – Воята нарочито сделал лицо дурачка, хотя сердце тревожно ёкнуло.

– Самое для них место. А ты туда всякое утро бегаешь.

– Да я так… не спится. Пройтись… В избе душно.

– Где бываешь? – Отец Касьян наклонился вперёд и сердито сдвинул брови.

– Да по полю пройдусь – и назад, к службе звонить.

– Люди видели – выйдешь на росстань, крикнешь что-то, да и пропадёшь! Будто не бывало! Точно бесы уносят!

– Да какие бесы? Не уносит меня никто! Видать, бабы вздурясь болтают. Разве я пропадаю куда? Пройдусь – и к утрене на месте, где положено.

– А с руками у тебя что? – Отец Касьян указал на руки Вояты, в которые за эти дни въелась чернота железа и появилось несколько ссадин.

– Да по хозяйству… У Параскевы мужиков-то в доме нет, всё я один.

– Ох, лихота! Крутишь ты мне хвостом – докрутишься! Я тебя, владычного выкормыша, насквозь вижу! – Отец Касьян впился в лицо Вояты горящими чёрными глазами, но тому уже не было страшно.

Над ухом раздался звук, похожий на досадливо брошенное «хм!». Воята едва удержался от того, чтобы вскинуть глаза и поискать над головой Страхоту. Попробуй – сам и подтвердишь, что у тебя теперь бесы в услужении!

Отец Касьян помолчал. Воята тоже молчал, чувствуя, что знает больше собеседника, и это придавало ему уверенности.

– Ну что… вызнал что-нибудь… насчёт Апостола? – наконец обронил отец Касьян.

– Кое-что вызнал… – уклончиво ответил Воята.

– Ну? – В голосе попа прорвалось нетерпение. – Где он? Знаешь?

– Где – знаю, да не знаю, где это. – Воята виновато усмехнулся. – Насилу уломал Еленку… Сказывала, что унесла Апостол в какую-то избу, мол, там волхвы жили. А та изба – за Крутицким ручьём.

– Крушины изба? – У отца Касьяна дрогнул голос.

– Не то Крушины, не то Рябины… А может, Ракиты, не помню. Его ж давно в живых нет, она сказала. Туда, говорит, снесла. Там никто не бывает, там, знать, и лежит.

Лицо отца Касьяна разгладилось, он откинулся на лавке. Сквозь это спокойствие пробивалось разочарование, и Воята его понимал. Тот ведь уже искал Апостол в избе своего покойного отца и был уверен, что его там нет.

Но, узнав, что Еленка и правда отнесла книгу именно туда, не мог не задать вопроса, кто же её оттуда взял?

– Ин ладно… – проговорил он. – Ступай…

– А как же… батожок-то? Ты обещал.

– А как Апостол-то? – передразнил отец Касьян. – Книги-то нет.

– Я не знаю, где та изба! Я тут человек новый, сам говоришь.

– Скажи Еленке, чтобы сходила принесла! Она-то знает.

– Я уж говорил – ни в какую. Говорит, книга та опасная, она и избы той боится. Там, говорит, бесы живут. Что батожок-то? Давай, коли обещал.

– Погоди ты! – с досадой перебил отец Касьян, которому Воятина настырность мешала думать. – Не спеши. Сейчас тебе батожок бесполезен. Только при полной луне… Ступай. Я как надумаю, тебе объявлю.

Воята поклонился и вышел.

Хорошо, думал он по пути к Параскевину двору, что копейцо готово. Сдаётся, бабы, выгоняющие коров в стадо, видели, как он бегает на зорях к росстани, а там пропадает и сызнова появляется. Больше он туда не пойдёт. А если как-то вечерком прогуляется до выгона поболтать с Егоркой – в этом-то чего дивного?

На полной луне, поп сказал…

– Выжидает, пока в силу войдёт, – шепнул над самым ухом голос Страхоты.

Воята, ко второму своему «ангелу» ещё не привыкший, вздрогнул и невольно обернулся.

– Смотри – заманит он тебя в ту избу. Я его, лихоту, насквозь вижу. – Страхота невольно повторил слова своего брата-обертуна, но Страхоте Воята поверил больше: ведь своего брата тот и правда хорошо знал.

– Ещё кто кого заманит… – прошептал в ответ Воята.

Теперь, когда у него имелось оружие, он начинал чувствовать себя ловцом, а не дичью.

Сумежский обертун. Лебедь Артемия. Змий Смок и град Великославль. Чтобы с одним копьём такую «добычу» взять, надо быть истинным Егорием Храбрым!

* * *

В недолгом времени за пятницей Макридой пришла её сестра Варвара, по прозванию Зелёная. В четверг перед нею все девки с утра пораньше нарядились и с песнями, с лукошками в руках отправились в лес за выгоном. Бабы вздыхали, глядя им вслед, и рассказывали, сидя у Параскевы, как сами невестами ходили завивать берёзки. Воята слушал одним ухом: девичьи гулянья его не занимали, и думал он об одном: если бы не Касьянова злоба, и Тёмушка пошла бы сейчас с другими девками в лес. Может, живя у лешего, она и могла там водить круги с русалками, но теперь нет у неё рук, только крылья… Могут ли лебеди водить хороводы на озёрной глади? А боярыня-луна любовалась бы ими с вышины, изливая серебряный свет, чтобы лучше видеть, и жалея, что не может спуститься и войти в этот круг.

Через два дня пришла Пятидесятница. В субботу перед нею в лес отправились уже мужики с топорами, на телегах, и привезли в Сумежье целые возы зелени. И погост обратился в лес: у каждых ворот, у каждого дома поставили зелёную молодую берёзку, в избах всё изукрасили берёзовыми ветками, пол посыпали травой. Зелени нанесли и в церковь – целая череда берёзок стояла вдоль стен, пол тоже был усыпан травой, на стенах венки из ветвей. Воята, оглядываясь при начале Троицкой вечерней службы, не мог понять, в церкви он или в роще. Даже вдруг подумалось: на осенины дедов-покойников приглашают угощаться в дом, весной на Радуницу сами идут пировать на жальники; так и здесь, сперва люди ходили угощаться в рощу, а теперь роща в ответ явилась в погост. Отец Касьян вышел на амвон в зелёном облачении – старом, служившим, как видно, ещё отцу Ерону, – и среди зелени берёзовой листвы напоминал неких Воятиных знакомцев… охочих до хороших коней. Густой запах зелени и древесного сока, наполняя тесную церковь, кружил голову и возносил дух; огоньки свечей мерцали среди деревьев, как веселящиеся души, а доносящееся издали пение девок казалось голосом самой земли, поющей от радости обновления.

После службы девки принесли из лесу берёзку и стали ходить с нею по Сумежью: берёзка заворачивала в гости к каждой из невест, там её с дружиной угощали, водили возле неё хоровод, потом несли дальше. Глядя на это от своих ворот, Воята невольно думал о Еленке. В Барсуках ведь тоже носят берёзку: каково Еленке смотреть на