это, зная, что кабы не мужнина злоба, берёзка зашла бы и к ней, потому что и у неё в дому была бы невеста.

А был бы отец Касьян не обертун сумежский, а как все добрые отцы, Еленка и Тёмушка сейчас жили бы здесь, на поповском дворе, и он видел бы их каждый день… Да может, осенило вдруг Вояту, он уже сейчас был бы женат и стоял бы не со Сбыней и Домачкой, делая вид, будто пялится на девок, а с Несдичем, Радшей и прочими молодцами, кто свою судьбу уже нашёл.

Когда берёзка обошла всех, зелёная её дружина в венках из ветвей пустилась в путь вдоль Меженца к берегу Нивы, чтобы там бросить её в реку ради будущих летних дождей. Никто в этот день не работал, все в Сумежье пили мёд и брагу, ходили по гостям. На площади играли рожки. Даже отец Касьян к ночи был в подпитии. Темнело теперь поздно, и Воята заметил его стоящим у поповского двора среди стариков, глядящих на игры молодёжи на площади.

Отец Касьян тоже заметил Вояту и кивком велел подойти. Тот повиновался, чувствуя, как слегка замирает сердце.

До полнолуния оставалось пять дней.

– Вот что, отроче. – Отец Касьян слегка приблизил к нему голову, чтобы их не услышали мужики вокруг, и Вояте пришлось к нему наклониться. – Как настанет полонь, – он взглянул наверх, где среди светло-синего прозрачного неба висела серебристо-белая луна в подполони[72], – дело наше решим. После Духова дня[73] я в Ящеровский погост поеду. Батожок твой с собой возьму.

Он так и сказал, «твой батожок», будто считал обмен уже свершившимся, Воята отметил это.

– Под первую ночь полони приходи в ту избу старую…

– Да как же я её найду?

– Еленка пусть проводит. Сколько она когда-то туда бегивала, чай дорогу не забыла…

– Не захочет она!

– Захочет! – резко возразил отец Касьян, и несколько мужиков даже обернулись. – Бесовку свою назад получить захочет, – добавил он, понизив голос, – так пойдёт. Жди меня там. Я вечером батожок привезу и Апостол заберу. Тогда всё без обмана будет. Согласен?

– Ну… да.

Напористый, суровый вид отца Касьяна не оставлял времени на раздумья.

Но Воята и без того знал – откладывать больше некуда. До решающего полнолуния осталось пять дней; до того как великая пятница Ульяния подаст руку малой пятнице Девятухе – двенадцать. И к тому времени судьба Великославля уже будет решена…

* * *

После утрени в четверг отец Касьян оседлал Соловейку.

– К вечеру жди в той избе, – тихо сказал он Вояте, подошедшему прощаться. – Нынче дни долгие, я к закату подъеду, и ты дотемна в Песты успеешь воротиться.

– А батожок-то? – отчасти прикидываясь дурачком, спросил Воята.

– Так не здесь же он у меня. А то ещё скрадёт кто. – Отец Касьян бросил на Вояту насмешливый взгляд, и тот послушно потупился. – Заберу его… откуда надо и привезу. Только смотри – ни слова никому.

Воята почтительно поклонился, зная, что сделает всё наоборот. Еленка с ним не пойдёт, это он твёрдо решил. Дорогу найдёт сам, а ведь если… Сердце обрывалось: отец Касьян рассчитывает, что в избу Крушины парамонаря приведёт Еленка, что они вечером будут там вдвоём… ждать восхода полной луны. И если сумежский обертун прибежит туда в зверином облике, то… Даже про себя Воята не смел вымолвить, чего опасается. В мыслях не укладывалось такое коварство, такая жестокость. Пусть в отце Касьяне две души, но одна-то из них человечья! Тут он вспоминал об участи Страхоты и понимал: надежды нет. Коли Плескач в молодости родного брата не пожалел, чего жалеть жену, давным-давно его покинувшую и к тому же знающую о нём слишком много? Двенадцать лет она прожила спокойно, потому что молчала. Но теперь, встретившись с Воятой, Еленка заговорила, а значит, сделалась слишком опасна для мужа. Пусть Еленка сидит дома. А в спутницы себе Воята наметил другую – рогатину острую.

Ему же самому не стоило медлить. Едва отец Касьян уехал, Воята быстро собрался и побежал к Егорке на выгон.

Тот, как обычно, сидел на осиновом пне и неспешно плёл лукошко. Никакого скота поблизости видно не было, он гулял в лесу и вернётся на закате, при звуках Егоркиного рожка.

– Никола в стадо! – выкрикнул Воята. – Копейцо мое…

– Идём.

Егорка привёл его к себе в избу, зазвал внутрь, и там Воята сразу увидел у стены в углу рогатину, уже насаженную на длинное древко.

– Ясень! – с гордостью пояснил Егорка, пока Воята её рассматривал. – Он гибкий, прочный, удар держит, не ломается.

– Вот спасибо! – Воята оценил услугу, которая сберегла ему немало времени.

Да и не сумел бы он, без опыта, так хорошо насадить рогатину сам.

Выйдя наружу, он примерился на просторе, сделал несколько выпадов. Егорка не показывался, и Воята ждал, чтобы попрощаться. Когда же пастух вышел, у него в рука был некий подсилок, в котором Воята признал самострел – весьма старый по виду, но годный.

– Вот ещё возьми-ка с собой, – сказал Егорка. – Пригодится. Обращаться умеешь?

В том давнем походе на чудь Воята учился, наравне с прочими отроками, стрелять из самострела и лука, но на всякий случай сделал несколько выстрелов, метя в гнилое бревно на краю выгона. Стрел у Егорки нашлось только две, но Воята надеялся, что для ближнего боя ему этого хватит.

– И возьми-ка ты Дрозда! – Егорка кивнул на серого мерина, пасшегося поблизости. – Не то раньше времени умаешься, бегаючи.

– Да стоит ли? – усомнился Воята. – Конь-то чужой, а просить Трофима – он спросит, куда мне и зачем…

– Так бери – до завтра Трофим не хватится. Тебе нынче время терять нельзя. До места дойти мало, ещё кой-чего надо сделать. Я вот тебя научу… И зайди – седло дам.

Увидев Вояту верхом на коне и с рогатиной в руке, Егорка с довольным видом ухмыльнулся:

– Ну ты как есть Егорий Храбрый!

* * *

Верхом Воята добрался до Пестов, когда солнце ещё было высоко. Еленка, возившаяся в огородных грядах, всплеснула руками, когда его увидела.

– Ты знаешь что, – сказал ей Воята, – нынче иди-ка ночевать к родным куда. Одна дома не сиди.

– Полонь? – с пониманием спросила Еленка, однако, несколько переменившись в лице. – Ты его подстеречь надумал?

– Я – его, он – меня. Кому Бог пошлёт счастия, к утру узнаем. Только ты, как стемнеет, из дому не выходи и сиди с людьми. Он-то далеко нынче ночью должен быть, но знаю – умысел у него есть на