Роза поднялась уже на последнюю ступеньку лестницы, когда Фрейзер снова окликнул ее.

– Роза! Ради всего святого, прости меня!

– Ради всего святого! – печально повторила она, чувствуя, как улетучивается ее злость на него. – Понимаю!

– Как настроение? – поинтересовалась у отца Роза две недели спустя. Джон уже потихоньку стал подниматься с постели, стараясь проводить большую часть дня вместе с ними. Правда, он сильно исхудал, еще больше поседел и осунулся, но все же бодрился из последних сил. – Сегодня вечером вернисаж. Волнуешься?

– Трясусь, как осиновый лист! – коротко констатировал Джон. – Не могу передать словами!

– Я тоже волнуюсь! – вмешалась в разговор Мэдди, нетерпеливо подпрыгивая то на одной ноге, то на другой. – Я, может быть, волнуюсь больше вас всех! Потому что Фрейзер пообещал мне какой-то сюрприз, который он приготовил специально для меня. И сейчас я страшно переживаю. Все думаю, какой такой сюрприз меня ждет. Может, он купил телевизор мне в спальню? Было бы очень даже неплохо! Или айпод!

– Не угадала! Ни то ни другое! – подал голос Фрейзер, спускаясь вниз по лестнице с полотенцем на шее. Волосы у него были еще влажными после душа. Несмотря на то что их отношения с Розой оставались по-прежнему немного натянутыми, Фрейзер сдержал свое слово и переехал к ним, в Грозовой дом. Сейчас он руководил бизнесом, преимущественно с помощью компьютера. В своих поползновениях на дом старого художника он зашел так далеко, что, к неудовольствию Джона, действительно купил себе новый диван-кровать и даже установил беспроводной Интернет, как уже не раз грозился сделать в былые времена.

– Он прослужил мне всего лишь пятнадцать лет, – сокрушался Джон, когда старый диван вынесли из дома и оттащили его на какое-то время в мастерскую. – Он, кстати, достался мне вместе с этим домом. Так сказать, по наследству. Диван принадлежал одной из прежних владелиц дома. Бедняжка якобы даже скончалась на этом диване за пятнадцать лет до того, как он перешел ко мне. И представьте себе, все эти годы никто не жаловался, что он весь в ямах и буграх и на нем невозможно спать.

– Может быть, потому эта тетя и умерла, что на нем стало невозможно спать, – рассудительно заметила Мэдди. – Ямки и бугры ее убили.

– Это – временная перестановка, – заверил Джона Фрейзер. – Как только мы решим все дела, я верну ваше драгоценное наследство, имеющее столь богатую историю, на прежнее место, а свой новый диван заберу с собой. Кстати, в ближайшее время мне нужно будет заняться поисками подходящего жилья. Судя по всему, Сесилия после нашего разрыва решила оставить квартиру за собой. Я не стал возражать. Квартиру мы арендовали, она не является моей собственностью. Единственное неудобство – это то, что я на данный момент оказался бездомным. Можно, конечно, поселиться в моем офисе непосредственно в самой галерее, но это не совсем удобно.

Фрейзер устал до предела. Помимо дистанционного управления своим бизнесом, он постоянно мотался в Эдинбург и обратно, самолично проследил за отправкой работ Джона, предназначенных для выставки, причем сделал все так, что Роза так и не увидела эти картины. Фрейзер по достоинству оценил ее решимость не нарушать слово, данное ею отцу. Она сможет познакомиться с этими работами только на выставке.

Роза старалась помочь Фрейзеру изо всех сил, но у нее явно не хватало опыта. И все же она что-то делала по организации маркетинга, составляла списки приглашенных гостей, даже общалась с представителями массмедиа. Но все равно, львиная доля хлопот, связанных с организацией выставки, легла на плечи Фрейзера. К концу дня на него жалко было смотреть, он валился с ног от усталости. И было что-то еще, что угнетало его гораздо больше, чем все организационные хлопоты.

Наверное, он тоскует по Сесилии, прикидывала Роза, что, впрочем, казалось ей вполне естественным. А еще, наверное, его раздражает, что его личная жизнь так тесно переплелась с жизнью их семьи. Вероятно, они ему изрядно надоели, и он сам не рад, что перебрался к ним, но все свои мысли Роза держала при себе. В конце концов, как только с выставкой будет покончено, Фрейзер будет волен делать все, что ему заблагорассудится. Наверняка он тут же съедет от них, вернется к себе в Эдинбург. И скатертью дорога! В глубине души Роза была только рада тому, что больше она не будет сталкиваться с ним нос к носу каждый день. Такая постоянная близость давалась ей весьма тяжело, особенно при мысли, что она потеряла его навсегда.

Фрейзеру удалось сделать из предстоящей выставки настоящее событие, можно сказать, сенсацию. Интерес публики был огромным. Правда, до поры до времени они ничего не говорили Джону, а тот был по-прежнему уверен, что люди повалят на выставку только ради того, чтобы поиздеваться над ним. А может быть, в глубине души он надеялся, что никто не придет. Ни одна живая душа! И слава богу, радовался он, но ни Роза, ни Фрейзер не торопились уверять его в обратном.

Но вот что Джону откровенно нравилось – так это проводить время в разговорах с Фрейзером, беседовать с ним о работах, которые до него еще никто не видел. Правда, он предпочитал вступать в объяснения лишь тогда, когда сам считал это нужным. В остальных случаях хранил упорное молчание. Сил, чтобы ездить в Эдинбург непосредственно перед открытием выставки, у него не было, а потому все необходимые материалы Фрейзер привозил ему на дом: планы, проспекты и даже макет внутреннего устройства галереи, воспроизводящий расположение залов с указанием точного метража каждого помещения. К макету прилагались тридцать пронумерованных кусочков картона, по одному на каждую картину для будущей экспозиции. И Роза слушала, как Фрейзер и Джон часами обсуждали, где и как лучше повесить ту или иную картину. Иногда эти обсуждения переходили в горячие споры и перепалки, но в итоге Фрейзер всегда был вынужден сдаться и уступить. Это его способность к компромиссам нравилась Розе особенно. Пожалуй, ее любовь к нему только возросла, хотя она и понимала всю тщетность своих чувств.

Фрейзер всегда оставлял за Джоном последнее слово, но, зная, как тот любит дискуссии и споры, он давал ему возможность выговориться и подискутировать всласть, повертеть проблему, как говорится, со всех сторон. Роза даже подозревала, что Джону были хорошо известны уловки его друга, но он при этом старательно делал вид, что спорит и ругается по-настоящему. Вот такая трогательная демонстрация дружбы двух хороших людей, которые, каждый по-своему, пытались выказать приязнь и заботу друг о друге, и оба делали это от всей души, намеренно отложив в сторону всякие разногласия.

Тильда тоже наезжала часто и проводила много времени вместе с ними, хотя вырываться в Грозовой дом ей удавалось не каждый день. Все же оставался ее бизнес, за которым тоже нужен был глаз да глаз. Дела в ее магазинчике шли не так уж чтобы очень. Во всяком случае, она не могла позволить себе финансово нанять продавщиц на полный рабочий день, а потому приходилось постоянно подменять кого-то и самой становиться за прилавок. Роза догадывалась, что если бы не ее работа, то Тильда проводила бы с отцом все свое свободное время. Она также видела, как тактично повела себя Тильда в сложившихся непростых условиях, давая и дочери возможность пообщаться с отцом столько, сколько ей хочется. Словом, пока обе женщины умело лавировали, уступая друг другу и не создавая излишнего напряжения в доме. Конечно, и без всяких слов было понятно, что Тильда все еще любит своего мужа, любит, несмотря ни на что. А ведь по его вине ей пришлось пройти через многое. Но Джон отвечал ей полной взаимностью. Когда они были вместе, их лица светились любовью, а обращались они друг с другом с такой нежностью, что это трогало до слез.