Роза пришла в смятение. Она с испугом смотрела на отца. Он уронил голову на грудь, очки медленно сползли вниз и зависли на кончике носа. Из-под плотно смеженных век выступили слезы.

– Папа! – Роза тихонько соскользнула с кровати и опустилась перед ним на колени. – Пожалуйста, не плачь! Прошу тебя! Мы вовсе не хотели расстраивать тебя. Правда! Мечтали продемонстрировать всему миру, какой ты выдающийся художник. Только это, и ничего более! И поверь мне! Я не видела этих картин, как и обещала тебе. Не видела и не стала бы рассматривать их никогда без твоего ведома. Но Фрейзер уже посмотрел. Он нашел все картины выдающимися. Говорит, великолепная работа.

– Это правда! – Фрейзер присел на место Розы. – Джон! Вы не имеете права лишать любителей искусства возможности увидеть своими глазами все, что вы создали. Ваша частная коллекция поистине уникальна. И надо, чтобы люди ее увидели.

– Вот уж не думал, Фрейзер, – промолвил Джон, обретая прежнюю уверенность, – что вас волнует что-то еще, помимо рыночной конъюнктуры. Однако искренне надеюсь, что на сей раз это – не примитивная попытка прощупать почву и узнать, насколько возрастет спрос и цена на картину художника после того, как тот умрет.

Фрейзер обиженно отвернулся от Джона.

– Вот так всегда! – воскликнул он с огорчением. – Хотя я отлично знаю, что в глубине души вы думаете про меня совсем иначе. И даже считаете меня своим другом. И я действительно ваш друг и останусь им до последнего своего вздоха. И всегда буду делать для вас только самое хорошее! – На лице Фрейзера обозначилась непреклонная решимость. – Все ваши язвительные шуточки над собой я терпел, терплю и готов терпеть их и дальше. Но только не сейчас! Ведь я задумал выставку не о вас! Я хочу сделать ее для Розы. Хочу, чтобы она увидела ваше истинное нутро, вашу душу. Роза выслушала вас. Теперь, Джон, послушайте меня. Сделайте жест доброй воли ради вашей дочери, ответьте согласием. Если вам станет легче, то готов дать любые гарантии, что картины не будут выставлены на продажу. Исключительно ретроспективная экспозиция для ценителей прекрасного, и только. Так сказать, показ приватных работ великого английского художника, открывающий зрителям пока еще неизвестные широкой публике грани его таланта.

– Хочешь выставить меня всем на потеху, да? – возразил на все это Джон, но с меньшим запалом, без прежнего неистовства, словно бы по инерции. – Дескать, один старый дурак, привыкший зарабатывать себе на жизнь размалевыванием всяких сусальных картинок для конфетных оберток, очутившись на смертном одре, вдруг возомнил себя гением и жаждет признания критиков. Вот уж посмеется вся эта публика надо мною! Мне очень жаль разочаровывать тебя, Роза, но я снова говорю «нет».

– Папа! Можно, я покажу тебе кое-что? – Роза подошла к книжной полке, стоявшей в углу, и извлекла оттуда-то из глубин ее знакомый Фрейзеру сверток, завернутый в старое детское одеяльце. – Я хотела повесить это на стену здесь, в твоей комнате, еще до твоего возвращения из госпиталя, но не успела… не нашла молотка.

Роза развернула сверток и осторожно поставила картину в ногах у отца. Потом обошла кровать и встала сзади, придерживая полотно за края.

Джон молча смотрел на картину, снова и снова обшаривая ее глазами. И вид у него был такой, словно он только что встретился со своим лучшим другом, которого не видел очень давно и уже не чаял с ним свидеться. Судя по выражению его лица, он пребывал в полной растерянности, не зная, что и сказать.

– Ради нее, – проговорила Роза, глядя на отца поверх картины, – точнее, ради эскиза к этой картине Фрейзер исколесил всю страну, пытаясь отыскать тебя. – Роза бросила короткий взгляд на Фрейзера. – Собственно… благодаря этой картине я и познакомилась с ним, и приехала сюда, и отыскала тебя… Я знаю, ты никогда не забывал об этом своем полотне, потому что ты повторил его снова.

Несколько долгих секунд отец и дочь молча смотрели друг другу в глаза, но их молчание было красноречивее любых слов, какие они могли бы сейчас сказать. Ибо вот оно, вещественное доказательство того, что Роза никогда не забывала о нем, и его живописный ответ, подтверждающий, что и он постоянно думал о ней. Дочь была в его мыслях даже тогда, когда он уже почти потерял человеческий облик.

– Неужели ты назовешь эту картину поделкой для рынка, годной разве что для конфетных коробок? – спросила у отца Роза. – Ведь ты рисовал ее не ради денег или славы. Просто писал от души. Выражал то, что чувствовал. Я всегда хранила эту картину. Что бы ни происходило в моей жизни, она всегда была рядом со мной. Я даже не отдала ее Фрейзеру, хотя он очень просил, а я чуть не уступила ему. Но я берегла ее, потому что всякий раз, когда я глядела на девочку с этой картины, я чувствовала твою любовь ко мне. Я не могла расстаться с ней, потому что она стала той единственной вещью, которая осталась у меня от тебя. Можно сказать, она была для меня осязаемым напоминанием о тебе.

Джон долго разглядывал картину, а потом заговорил, медленно роняя слова:

– Ты сидишь на подоконнике и смотришь в окно. Солнце играет и переливается в твоих волосах. Я тогда, помнится, сделал быстрый набросок. Хотел запечатлеть наклон головки, то, как ты скрестила ноги, как сложила ручки, но все же большую часть деталей я рисовал по памяти, и кистью двигала моя любовь к тебе, Роза. Моя дорогая девочка… Ты права! Я никогда не забывал того мгновения… Оно-то и соединило нас на веки вечные… И ему мы обязаны этим вот днем, когда мы с тобой говорим…

– А я добавлю, что образ этой девочки многократно повторен вами, – заметил Фрейзер, рискуя обрушить на себя гнев Джона. – Вы снова и снова воспроизводили его. Вспомни ту картину, Роза, которую я показывал тебе в галерее. То же самое и на тех работах, которые хранятся в мастерской.

– Это правда, папа? – Роза бережно подняла картину с кровати и приставила ее к стене.

Джон молча кивнул, избегая смотреть на дочь.

– Вот так я и прожил свою непутевую жизнь! Всего лишь одно-единственное воспоминание о том, что есть настоящая любовь. Но оно прошло со мной через всю мою жизнь. Маловато, да? Если бы ты только знала, Роза, как мне стыдно, как мне бесконечно стыдно за свое прошлое! Не хочу превращать свой позор в славу, тем более посмертную.

– А зачем что-то превращать во что-то? – Роза снова вернулась к постели отца. – Почему не представить выставку как историю жизни? Обычная житейская история с продолжением, но уже для меня. Может быть, она станет той самой тропинкой, которая приведет меня к тебе, поможет лучше понять твой внутренний мир. Не говоря о том, что выставка сопряжена с целой кучей всяких организационных вопросов, решить которые без твоего участия просто немыслимо. Ты снова получишь возможность гонять Фрейзера в хвост и в гриву, станешь демонстрировать всем свой капризный нрав… И вообще, мне кажется, что чем больше ты будешь поглощен делами, тем…

Спохватившись, что она чуть не выболтала то, о чем подумала про себя, Роза сконфуженно умолкла.

– Тем дольше я проживу, да? – закончил ее мысль Джон. – Ради этого все и затеяно?