с ней и убедились, что в ней нет даже и признаков помешательства; что она несчастная, презренная женщина, но очень хорошо и благоразумно рассуждает; что она не была пьяна, как уверяет сглупа Иван Михайлыч, который не видит, что делается у него под носом, или, может быть, нарочно видеть не хочет из своих собственных выгод, потому что Рыбинский постоянно ему проигрывает в карты; да ведь всякому наконец известно, что лесничий даже всю провизию получает из деревни предводителя. Что Параша не была пьяна – в этом тоже нет никакого сомнения. Она даже никогда и вина в рот не брала. Что она сумасшедшая, что она была пьяна – это чистейший вздор, выдумка!.. Да и во всяком случае эта выдумка ни к чему послужить не может: она не может быть ни резоном, ни оправданием. Ну, предположим даже, рассуждали дамы, предположим, что эта несчастная, презренная девка действительно сумасшедшая или пьяная: ну, что ж из этого? Все-таки она говорила слова, которые что-нибудь да значат… Отчего же она не бросилась ни на меня, ни на вас, а прямо на нее, отчего же она в сумасшествии или в пьяном виде не говорила чего-нибудь другого, а именно указывала на связь лесничихи с предводителем?… Ах, Боже мой, да кому же наконец это не известно, кто же из нас этого не знает? – решили дамы. Но такой афронт, такой публичный скандал… Ведь она бить ее хотела, ведь, если бы не отнял ее Иван Николаич, она непременно бы ее избила, может быть, даже до смерти бы убила… да и непременно бы убила… и поделом!.. Но только как же быть знакомой с подобной женщиной… Можно ли ее после всего этого принимать к себе!..

Сначала мужское поколение городка отделывалось молчанием или выражалось неопределенно и смутно относительно этого запутанного обстоятельства; а мужья, некоторым образом зависящие от предводителя, даже заступались за Юлию Васильевну, говорили, что мало ли что случается в жизни; что по происшествию на бульваре ничего решительного нельзя сказать об отношениях Юлии Васильевны к Рыбинскому; что сумасшедшей женщине мало ли что может прийти в голову; что Юлия Васильевна, дама добрая, веселая и любезная, у которой так приятно бывать и проводить время, что, наконец, если бы и действительно что и было между ею и предводителем, так кому какое дело, кто кому судья?… Не осуждай, да не судим будешь… И изо всего этого выводили такое заключение, что лучше это дело забыть, или оставить так, как будто его вовсе не было, не огорчать понапрасну Юлию Васильевну и не прекращать с нею приятного знакомства. Но на третий день после события на бульваре приехал из губернского города Паленов. Узнав о случившемся, он пришел в неописанное восхищение и тут же объявил, что Рыбинский пропал, что над ним наряжается следствие и сегодня же или завтра приедет чиновник от губернатора, для производства следствия, и что это бульварное происшествие тоже будет сообщено губернатору, присоединится к следствию, как сильнейшее доказательство против Рыбинского, и окончательно погубит его. Как только это известие дошло до слуха мужей, защитников Юлии Васильевны, в ту же минуту образ мыслей их изменился: она сделалась в их глазах преступной, погибшей женщиной, не заслуживающей никакого уважения, знакомство с которой даже постыдно для их жен; и последним дано было торжественное приказание держать себя подальше от нее, или разрешение делать с преступницей, что сами знают… В этот же день опять стояла ясная погода; опять, по обычаю, было гулянье на бульваре; Юлия Васильевна, успокоенная письмом Рыбинского, мерами, которые он принял относительно Параши, наконец тем, что муж ее не обратил особенного внимания на происшествие, решилась также отправиться на бульвар, – отчасти для того, чтобы показать перед публикой, что она нисколько не сконфужена, отчасти для того, чтобы посмотреть, какое впечатление произвел на общество этот несчастный случай. Правда, с некоторою внутреннею робостию, но с лицом совершенно веселым и спокойным, вступила она на бульвар в сопровождении Сашеньки… Но – увы! – она никак не ожидала того приема, который ей сделают… Дамы от нее торжественно отворачивались, не отвечали на ее поклоны или, небрежно кивая головой, смотрели на нее с высокомерным презрением. Добродушной вдовы на беду не было на бульваре, а Юлия Васильевна не взяла предосторожности пригласить ее с собою.

Как ни была бойка и самоуверенна лесничиха, но такое, публично выраженное, общее пренебрежение ее озадачило и уничтожило. Едва удерживая слезы, которые душили ее, она только ради приличия прошла раза два аллею одна-одинешенька, стараясь придавать лицу презрительную мину при встрече с дамами, но не в силах была долго выносить этой неравной борьбы – и отправилась домой.

На улице она встретила заседателя, своего поклонника, который тоже отправлялся на гулянье. Он подошел к ней.

– Вы слышали? – спросил он таинственно с каким-то озабоченным и даже несколько глубокомысленным выражением лица.

– Что такое?

– Очень большая неприятность для Павла Петровича…

– Да что же такое?

– Над ним наряжено секретное следствие о его противозаконных действиях и безнравственном поведении.

Юлия Васильевна вспыхнула, потом побледнела.

– Какое же это безнравственное поведение… Что это значит?… В чем же его обвиняют?… Что он такое сделал?… – спрашивала она, едва переводя дух.

– Как мне вам это объяснить… Это довольно затруднительно высказать пред дамою… потому о таких предметах в дамском обществе говорить не принято… даже невозможно… но только очень, очень может быть неприятно для Павла Петровича, если все это будет открыто…

– Да что же такое?… Скажите мне, пожалуйста, прямо… Не стесняйтесь… Я не девушка…

– Вот видите: будто бы он… Но нет, не могу, решительно не могу… Я никогда с дамами не говорил о таких вещах… а тем более с вами… Может быть, вы узнаете со временем все, но только не от меня… А я вам только одно скажу, что вы жестоко ошибались в этом человеке… Он не заслуживал…

Заседатель не договорил.

– Чего? – спросила Юлия Васильевна, и краска досады покрыла ее лицо.

– Вы сами знаете… – сказал со вздохом и с упреком в голосе заседатель.

– Я вас не понимаю… – проговорила Юлия Васильевна и в голосе ее звучала досада.

– Понимаете, Юлия Васильевна… – произнес заседатель опять со вздохом и потрясая головою.

– Пожалуйста, не говорите со мною загадками; говорите прямо, чтобы и я могла прямо отвечать вам.

– Я вам только одно скажу, Юлия Васильевна, что вы отвергали людей вам искренно преданных… и, может быть, даже таких, которые жизни свой не пожалели бы для вас… чему уже и были доказательства… еще очень