– Разумеется.

– По-моему, это пошлейший дурак, набравшийся книжных фраз, которых он не в силах пережевать, и выставляющий их напоказ кстати и некстати… Я не могу себе представить человека смешнее того, который в состоянии со вниманием слушать болтовню Паленова… к этому может быть способен разве какой-нибудь идиот, Осташков… Вот в его глазах, я полагаю, Паленов просто мудрец.

– Недаром они так сошлись, – сказал Рыбинский со смехом. – Я сам, признаюсь, никогда не был о Паленове высокого мнения, но и никак не ожидал, что он такой мелкий и пустой человек, как это недавно обнаружилось… Конечно, об этом не стоило бы и говорить, если б это не было кстати… Представьте, он занимается писанием доносов… этим благородным путем он надеется заслужить расположение и милости предержащих властей… И на кого, как вы думаете, пишет он доносы и кому их подает?… Ведь этому поверить трудно; на меня, своего предводителя, он пишет доносы губернатору.

– Ах скотина!.. – сказал Тарханов.

– Дурак!.. – произнес Кареев.

– Но вы понимаете всю гадость и низость этого поступка… Ведь этим он унижает все дворянское сословие… Ведь он поднимает руку на интересы, на достоинство того сословия, к которому сам принадлежит.

– Ну, это-то, по моему мнению, еще беда не большая, если бы он только унижал свое сословие… Это, пожалуй, было бы даже недурно…

– Как, что вы такое говорите? – спросил с удивлением Рыбинский.

– Я высказываю только свое искреннее убеждение, с которым вы, конечно, не согласитесь… Я нисколько не симпатизирую никаким сословным преимуществам и бываю всегда очень доволен, когда их несколько унижают… Но тут, в поступке Паленова, есть кое-кто похуже унижения своего сословия… Это унижение своего личного человеческого достоинства. Вот что меня возмущает…

– Но послушайте: ведь вы дворянин?

– Дворянин…

– Вы пользуетесь своими правами?

– Пользуюсь… по необходимости…

– Как по необходимости?… Значит, вы ими не дорожите?

– Нисколько…

– Значит, вы с радостью бы от них отказались?

– С величайшей…

– Я вас не понимаю… И сами добровольно согласились бы отказаться от своей независимости, добровольно подчинились бы притеснениям полиции и прочих властей…

– Совсем нет… Этому притеснению никто не должен подвергаться…

– Не должен… Не спорю… Но если это так существует, если это так делается… Зачем же вы-то, человек, принадлежащий к такому сословию, которое несколько освобождено от этого гнета, сами добровольно будете подставлять под него спину?…

– Потому, что я хочу жить одною жизнью со всем народом, я хочу повиноваться одинаким с ним правам, чувствовать горе, если он его чувствует, и радоваться, если он будет радоваться… потому наконец, что наши льготы, наши привилегии ничем не заслужены, не приобретены моим личным трудом, моими личными заслугами, и вследствие этого тяготят меня…

– Следовательно, вы должны сочувствовать Паленову, который своим доносом тоже посягает на дворянские преимущества и желает подвергнуть представителя своего сословия губернаторскому преследованию…

– Нет, напротив, я презираю Паленова, как доносчика, потому что донос всегда гадок на кого бы и кому бы он ни был подан.

– Ну, я не стану спорить с вами о ваших убеждениях… Наука увлекла вас вперед меня… Я доволен уже тем, что вы называете настоящим именем поступок Паленова и имеете о нем очень верное мнение… Признаюсь, я удивлялся, когда слышал от кого-то, что вы в большой приязни с этим господином… и даже считаете его достойным быть предводителем дворянства…

– Это чистейший вздор… Правда, я сходился с ним, но для того, чтобы наблюдать и изучать его, как замечательное нравственное уродство… Но скажите, пожалуйста, в чем же состоит его донос на вас?…

– О, это-то всего интереснее… Он жалуется губернатору на мою безнравственность… на мои непозволительные отношения к женщинам.

Рыбинский засмеялся.

– Ах, какая скотина… какой обскурант… Это удивительно, что здесь за народ! – воскликнул Кареев, пожимая плечами.

– А наш губернатор, по этому доносу, разумеется, ничем не доказанному, говорят, назначил надо мною следствие…

– Удивительно, удивительно. Этакое уродство… Этакая тупость… говорил Кареев с негодованием.

«Эге, голубчик, – думал в это время Тарханов, – так вот в чем дело… Ты струсил, ты боишься… Недаром ты начал ездить по дворянам и заискивать… И в споры не вступаешь… И соглашаешься… И не важничаешь… Стараешься подделаться… Видно, и в нас нужда пришла».

– Да, я согласен с Аркадием Степанычем, – сказал он вслух, – что мы только чванимся, важничаем, а дела не делаем… и даже гнушаемся делом… Вот писать доносы, так это ничего, это не унизительное занятие, а предложил я этому скважине, Паленову, участвовать в нашем коммерческом предприятии, так, представьте, что ответил: по моему мнению, говорит, дворянину унизительно заниматься торговлей… Мг… скотина…

– Что это за коммерческое предприятие? – спросил Рыбинский.

– А вот мы предприняли с Аркадием Степанычем… одно лесное дело… чрезвычайно выгодная история… только не станет у нас средств завести его в широких размерах… чтобы вдруг все дело забрать в лапы… И поневоле идем потихоньку, шаг за шагом… а барыши впереди… А барыши будут, я вам скажу: по крайней мере 200 на 100… Вот не хотите ли вступить в коммерцию?… Ваше участие могло бы двинуть дело вперед… А дело честное и верное…

– Вы ведь, Тарханов, фантазер… Вы большой мастер высчитывать барыши на бумаге… да на деле-то, говорят, не так выходит… – ответил Рыбинский с улыбкой.

Тарханов обиделся.

– Я полагаю, – сказал он, – Аркадий Степаныч, человек не безголовый, образован не меньше нас с вами и счет знает… однако и он согласился, что дело верное, и пустил в него свои деньги… Нет, вы уж лучше признайтесь, что недалеко ушли в этом от Паленова: тоже чванитесь своим барством и стыдитесь участвовать в благородном коммерческом предприятии… Вы баре… Вам бы получать денежки даром, сидя покойно на печке, не рискнувши ни копейкой своей… Вы все ждете, чтобы вам принесли да поклонились: осчастливь, мол, батюшка… Вот денежки принес, так прими… Нет ли свободного места в кошельке?

Рыбинский морщился.

– Я в первый раз еще слышу, чтобы меня ставили на одну доску с Паленовым… – проговорил он сухо и с видимым неудовольствием.

– Да я и не ставлю вас на одну доску… А как же, разве это не барское чванство своего рода: не знаете даже, в чем дело, а уж говорите о нем свысока, важничаете…

– Нет, дело действительно хорошо рассчитанное и должно принесть большие выгоды, – вмешался Кареев, чтобы несколько смягчить неприязненное расположение своих гостей.

– Что ж, если вы нуждаетесь в деньгах, Аркадий Степаныч, так я вам могу служить.

– Да мы не взаймы у вас просим, а предлагали вам, как благородному человеку, участвовать в нашем деле, чтобы отчасти капиталом, отчасти