свиные колбасы на широком блюде. Рожер Пуч опрокинул свой серебряный кубок. Уго поспешил его поднять и наполнить заново. Граф откусил кусок бутифарры, но пальцы сжал так крепко, что остальную часть колбаски раздавил. Пуч швырнул ошметки мяса в слугу. «Идиот!» – рявкнул граф. Продолжая сквернословить, Рожер потянулся за вином, но кубок выскользнул из сальных пальцев и грохнулся на пол. Он вертелся и звенел у ног Рожера, пока тот наконец не отбросил его к противоположной стене. Уго полил пол водой и снова наполнил кубок. Граф довольно рассмеялся и хотел даже поблагодарить, но не смог повернуться в сторону Уго.

Цыплята, куропатки и блюдо с овощами. Стол наполнялся самыми разными яствами, к некоторым граф даже был не в состоянии притронуться. Рожер зарывался в еду обеими руками и пихал куски в рот. Он рявкал на слуг, сыпал проклятиями, швырялся едой и тарелками и в конце концов пообещал всех казнить на рассвете. Во время одной из таких вспышек гнева Уго улучил момент, подхватил со стола половину цыпленка и разделался с ней за спиной у графа; он вкладывал Рожеру в руку наполненный кубок всякий раз, когда тот помавал ладонью в воздухе. Кастелян покинул зал прежде, чем Рожер успел его задержать, – несчастного назавтра ожидал ранний подъем. А Рожер уже бормотал что-то неосмысленное. Внезапно он снова заорал и отвесил затрещину слуге, которого угораздило попасть в пределы его досягаемости; граф рыгал и блевал, а потом обделался на высоком стуле прямо в штаны, а потом снова кидался едой и тарелками, кого-то бессвязно проклинал, хохотал истерически и нелепо – и пил, пил не переставая.

Между тем наступила ночь; в зале наконец стало тише; хрипы Рожера мешались с его сонным бубнежом. Время от времени граф протягивал руку, намертво обхватившую серебряный кубок. Уго незамедлительно его наполнял. Чаще всего вино попадало на одежду, пока Рожер, чертыхаясь, пытался поднести кубок к губам; а еще бывало, что вино просто-напросто выливалось на пол через край, потому что Рожер не мог удержать кубок на весу, пока Уго его наполнял.

Где-то посреди ночи наступил момент, когда Рожер Пуч уронил голову на стол и выпустил из руки кубок, который снова со звоном прокатился по полу. Какое-то время Уго слушал, как Рожер храпит. Не зная, как поступить, парень обошел стол и вышел в дверь для прислуги. Один слуга (тот, что получил от графа затрещину) спал, обнимая бурдюк с вином, – наверно, он был еще пьянее, чем хозяин. Уго пнул пьянчугу по ноге – тот даже не шевельнулся. Уго пнул посильнее – и снова без толку. Тогда парень двинулся дальше по коридору. Не было слышно ни звука. Уго позвал – никакого ответа. В замке царила полнейшая тишина, и тогда Уго вернулся в зал. Граф выглядел как застиранная кукла, он сидел в неустойчивом равновесии, голова лежала на столе, а руки плетями свисали к полу.

Уго смотрел на него с порога, а потом подошел ближе.

– Рожер Пуч, граф де Кастельви-де-Росанес и де Наварклес! – возгласил он громким голосом.

Эхо собственных слов поразило Уго, он стоял и прислушивался. Граф не шелохнулся. Вот он, главный враг, поверженный, перемазанный дерьмом. Уго схватил Пуча за волосы и резко дернул. Его светлость посмотрел на Уго пустыми стеклянными глазами. Виночерпий разжал руку, и голова с сухим треском ударилась о деревянный стол. Никакого эффекта. Уго снова задрал голову Пуча и снова отпустил. Рожер и теперь не отозвался. В третий раз Уго еще и подтолкнул безвольную голову, чтобы удар получился сильнее. Он мог бы прямо сейчас размозжить череп своему врагу. Уго подошел к стене, на которой висело оружие. Поколебался, увидев меч: он никогда прежде не держал меча в руках. Все же он снял меч со стены и рубанул по воздуху. Рубить было неудобно и непривычно. Уго перевел взгляд на топор, висящий рядом. И когда он вспомнил топорик с королевской верфи, губы его скривились: его абарки, Лысый Пес, все его детство… Оружие на стене было в сто раз больше и тяжелее, чем тот топорик с верфи. Может быть, в сражении управляться с ним еще сложнее, чем с мечом, однако, чтобы поднять его и нанести удар по человеческой шее, большого мастерства не требуется. Уго подумал, что опускать топор можно и без усилий: одного веса будет достаточно, чтобы острие перерубило шею Рожеру Пучу. Уго подошел к столу и занес оружие. Парню очень хотелось опустить его на шею Пуча, как по приказу графа де Наварклес поступили с Арнау Эстаньолом на глазах Уго, залитых кровью после избиения, в котором был повинен вот этот сукин сын. Уго слышал собственное дыхание. Он помнил королевскую верфь и тот день, когда Рожер Пуч добился его изгнания. А теперь Рожер здесь, в его власти. Изнасилование Катерины. Бернат. Унижения во дворце на улице Маркет. Недавние удары, которые Уго получил от одноглазого в винном погребе – с молчаливого согласия Пуча. В шаге от Уго была месть – он даже представить не мог, что такая месть окажется исполнимой: вот она, смерть Пуча.

Он не нанес удар: он не мог убить человека… беззащитного человека.

Уго повесил топор на стену.

В отсутствие прямого наследника и в соответствии с каталонскими традициями и обычаями (закона на этот счет не существовало), запрещавшими передачу короны по женской линии, король Мартин сделал выбор в пользу своего внука Фадрике, незаконнорожденного сына Мартина Младшего и сицилийки Тарсии Риццари. Кортесы, до сих пор заседавшие в Барселоне, Совет Ста, папа Бенедикт и даже советники Мартина воспротивились монаршему решению. «Каталония не примет бастарда», – твердили все в один голос, тем более что сам Мартин, пускай даже старый и больной, мог бы заключить новый брак и зачать наследника. Король настаивал на том, чтобы узаконить Фадрике, признавал себя непригодным для брака импотентом. Однако народ Каталонии тоже призывал монарха к новой женитьбе, и тогда добросердечный кроткий Мартин согласился исполнить волю своих подданных.

Королю предоставили выбор из двух девиц: Сесилии Арагонской, сестры графа Уржельского, и Маргариды де Прадес, внучки графа де Прадес, которая, еще в детстве лишившись отца, воспитывалась при дворе и состояла при Марии де Луна, ныне покойной супруги Мартина. Вот это давнее знакомство и склонило короля в пользу Маргариды, красавицы, чуть старше двадцати.

Когда выбор был сделан, граф Прадес дал согласие на брак своей внучки, а папа Бенедикт Тринадцатый, один из главных вдохновителей этого проекта, закрыл глаза на церковный запрет родственных браков – невеста состояла