очереди с жужжанием пролетали над телегами или вспарывали воду перед баржами. А потом угрожающе завыл гудок, заполняя воздух смертной тоской.

Алёшка выпрямился. Пароход большевиков был грубо заклёпан в броню, исказившую его изначальный облик, но Алёшка узнал судно даже в стальной скорлупе. Это «Лёвшино» — буксир дяди Вани Нерехтина, папиного друга!..

Казалось, что добродушный буксир сошёл с ума, взбесился, как больная собака, — он вёл огонь по беззащитным людям! По толпе на мосту покатилась паника. Мост ощутимо качнулся, заскрипев бревенчатыми сочленениями. Заорали возчики, погоняя друг друга, заржали испуганные лошади, заплакали дети. Кто-то, бросив свою телегу, принялся отчаянно пробиваться сквозь сутолоку вперёд; кто-то полез через чужую поклажу; кто-то, ополоумев от страха, бултыхнулся в волны. Три мужика, хрипло матерясь, растаскивали сцепившиеся подводы. Офицер пальнул из револьвера в воздух, призывая к порядку, и цапнул кого-то за шкирку. Трещали доски.

Баба, сидевшая на мешках, бубнила молитву и широко крестилась. Поток беженцев, обтекая лошадей и повозки, с руганью и топотом валил по длинному мосту прочь от смертоносного бронепарохода, сшибал нерасторопных с ног, терял вещи.

«Лёвшино» приближался, не сбавляя скорости. Телега чертёжников уже миновала середину моста; если буксир протаранит переправу, чертёжники всё равно окажутся на нужном берегу. Алёша развернулся лицом к «Лёвшину».

А на буксире творилось что-то совсем непонятное. Пулемёты почему-то умолкли, на палубах замельтешила команда, захлопали выстрелы. И вдруг Алёшка увидел Катю!.. Она выскочила из какой-то двери и что-то кому-то закричала. Её платок упал с головы, и ветер взъерошил русые волосы.

Алёшку будто пронзило электричеством. Катя?! Откуда она взялась?! Что она делает на «Лёвшино»?! Хоть сдохни, ему надо к сестре!..

Алёшка спрыгнул с телеги и, ловко проскальзывая между людей, ринулся по мосту обратно — туда, куда должен был врезаться нос вражеского буксира.

— Алексей, вернись!.. — яростно рявкнул Горецкий.

Он рванулся за Алёшей, но его сразу затёрло смятённой толпой.

— Катька!.. — на ходу вопил Алёша. — Катька!.. Я здесь!..

16

Иван Диодорович надеялся, что рейд в Усть-Речку будет последним. По ночам приплёсок уже замерзал заберегами, днём чёрная вода курилась паром. Суда флотилии друг за другом убывали в Пермь на зимовку: навигация 1918 года завершалась. В конце концов у пристани Осы остался один только буксир Нерехтина. Его и отправили с десантом Бубнова в деревню Усть-Речку.

Но в этот раз десанту не повезло: балтийцы угодили в засаду. «Чебаки» злобно стреляли из проулков, из овинов и амбаров, из мастерских воткинской верфи; за заборами, обезумев, захлёбывались лаем собаки; с каланчи жалил пулемёт. Военморы рассыпались по огородам и дворам и выбирались к берегу, кто как сумел. Растрёпанный Бубнов, потеряв бескозырку, прибежал на «Лёвшино» одним из первых и метался вдоль фальшборта, высматривая своих.

— Лупи! — орал он пулемётчикам. — Лупи, не подпускай!..

Пулемётчиками на «Лёвшине» теперь были речники, обученные Сенькой Рябухиным: Егорка Минеев и Краснопёров дежурили возле «льюиса» на передней палубе, сам Сенька с Дудкиным — в правом барбете на мостике, Колупаев с Девяткиным — в левом барбете. Буксир хлестал очередями, отгоняя «чебаков» от пристани. Из деревни вырвалось меньше десятка военморов.

Понтоны пришлось бросить у пирса — не до них. Иван Диодорыч выводил пароход на стрежень. Пули «чебаков» впустую щёлкали по броне надстройки. Сочувствия к балтийцам Иван Диодорыч не испытывал. На Каму балтийцы несли одно только насилие — власть комиссаров, реквизиции и казни.

Военморы по-хозяйски заняли мостик, они ещё не остыли после боя в деревне и бегства. Бубнов, кипя от ярости, ввалился в рубку.

— Не туда, Ванька! — рявкнул он, тяжело дыша. — Вниз по течению идём! Будем мстить этим сукам! Расхерачим ихний мост у Галёвой!..

За штурвалом стоял Федя Панафидин.

— Там же пароходы воткинцев, — напомнил Иван Диодорыч.

— Нету там пароходов! Они на зимовку в Сайгатку свинтили!

От Усть-Речкинской верфи до пристани Галёво было всего-то вёрст пять, и через два поворота Иван Диодорыч наконец увидел мост. Поперёк реки в ряд выстроились баржи, и поверху по ним был проложен настил. Иван Диодорыч взял бинокль. Под каторжно-серым небом ноября по мосту катил поток беженцев: лошади, телеги, мужики в чуйках, бабы в платках, старики, дети. Изредка мелькали солдатские шинели и офицерские фуражки, рясы монахов и тужурки служащих. Это были обычные люди, уходившие от большевиков. — Ломай буксиром переправу! — мстительно приказал Бубнов.

— Да на кой чёрт?.. — оторопел Иван Диодорыч, но Бубнов уже выскочил из рубки и закричал пулемётчикам в барбетах и на носу парохода:

— Огонь!.. Открывай огонь по белякам!..

— Что делать, дядя Ваня?.. — потрясённо прошептал Федя.

А Бубнов, бренча башмаками по трапу, слетел с мостика.

— Хрена ли вылупился? — набросился он на Егорку Минеева. — Пали давай!

Матросик Егорка, пулемётчик у «льюиса» на палубе, испуганно отдёрнул руки от рукояток пулемёта, укреплённого на треноге, и попятился.

— Не буду я! — испуганно ответил он. — Там же народ!..

Бубнов вытянул перед собой руку с наганом и бестрепетно выстрелил Егорке в лоб. Матросик Егорка, пошатнувшись, сел у треноги и повалился на бок, словно обиделся. Краснопёров, второй пулемётчик, опрометью кинулся наутёк. Бубнов выстрелил ему вслед и замахал рукой балтийцам на мостике:

— Братва! Принимай командованье!..

Балтийцы ринулись в пулемётные гнёзда, вышвыривая речников.

«Лёвшино» ударил по переправе очередями из трёх стволов.

В груди Ивана Диодоровича вверх-вниз задвигался огромный поршень: душу подымало и роняло обратно. Иван Диодорович уже не понимал, что делает, не понимал, кто он — ничтожный человечек, униженный капитан или божий гнев?.. Он вцепился в стремя парового гудка, и пароход надрывно и грозно завыл по-звериному, как пароходы воют, когда пробираются в тумане, когда идут на столкновение, когда тонут с пробоиной. Этот вой предупреждал людей на мосту о смертельной угрозе и вызывал команду из трюма на палубу.

Бубнов опять вломился в рубку.

— Шабаш сирене, Ванька! — с ненавистью выдохнул он.

— Я тебе не Ванька!.. — тонким голосом проквохтал Иван Диодорович.

Трясущейся рукой он вытащил из-под полы кожана маленький револьвер «бульдог», украденный Яшкой Перчаткиным. Федя стиснул штурвал. Бубнов, ощерившись, засмеялся — он не поверил капитану. И Нерехтин выстрелил ему прямо в лицо. Бубнова отбросило в угол рубки. Пароход продолжал выть.

Вой был слышен и в машинном отделении. Осип Саныч задрал голову, глядя в железный потолок, кочегары и машинисты замерли.

— Чтой-то там? — робко спросил Митька Ошмарин.

— Капитан зовёт, — сказал Осип Саныч. — С богом, ребятушки, давайте к нему… Я тут сам управлюсь. Возьмите шкворни какие или разводные ключи.

Павлуха Челубеев, свирепо сопя, первым бросился к трапу, за ним — Сиваков, Подколзин и Митька Ошмарин. Князь Михаил стоял