слушал на площади какие-то речи, но думал только об Алёше Якутове — о мальчишке, которых хотел строить корабли, но оказался на гражданской войне. Мамедов холодно и беспощадно обвинял себя: если бы он не подстроил гибель парохода «Ваня», Алёша не попал бы на «баржу смерти».

После митинга Мамедов долго дожидался Раскольникова на пристани. Брезгливо оглядев Хамзата Хадиевича, Фёдор Фёдорович всё же предложил ему пройти на «Межень». Видимо, он еле воздержался, чтобы не попросить грязного гостя ни к чему не прикасаться в салоне.

— Промысел мы ещё не отбили, товарищ Мамедов, — сказал Раскольников. — Николо-Берёзовка пока остаётся под властью ижевцев. Однако я намерен предпринять рейд по Белой, в ходе которого высажу на промысле десант.

— Я должен прынять участье в этом рэйдэ, — твёрдо произнёс Мамедов.

План он наметил себе простой. Инженер Турберн успел сообщить, что главную ценность промысла — буровые журналы — он спрятал в топке старого локомобиля. Журналы были теми документами, от которых зависело будущее «Бранобеля»; о них Вильгельм Хагелин и говорил Мамедову в Свияжске. Хамзат Хадиевич рассчитывал забрать журналы из тайника — и отправиться в Уфу. Там у него было дело, не менее важное, чем судьба компании.

— Я посоветуюсь с командованием, — ответил Раскольников. — А вы идите на рембазу. Я распоряжусь, чтобы вас поставили на довольствие, выдали бельё и одежду. Ожидайте решения Троцкого или наркомата. Я вас извещу.

Ремонтной базой флотилии, а заодно и плавучей казармой служил товарно-пассажирский пароход «Кашин». Боцман назначил Хамзату Хадиевичу место на двухъярусных нарах в общей каюте третьего класса. В иллюминатор был виден только ржавый понтон дебаркадера, в железо плескала тёмная вода.

Два дня Хамзат Хадиевич лежал на тощем матраце и думал.

Ради чего он жил — дрался, рисковал, убивал? Ради месторождений, новых машин и «Бранобеля»? Нет. Ему нравилось, когда что-то созидается. Но созидают не месторождения, не машины и не коммерческие компании. Созидают люди. Очень редкие люди. Их меньше, чем залежей нефти. Сам он, конечно, не был таким человеком, но работал как раз для таких людей — для Нобеля, Шухова, Губкина. Он, Хамзат Мамедов, не заслужил права находиться в их ряду, но ему была оказана великая милость. Как Нобель строит новый мир, как Шухов изобретает новые конструкции, как Губкин открывает новые законы, он, Мамедов, тоже мог что-то создать — создать судьбу человека, который встанет вровень с Нобелем, Шуховым и Губкиным. Он мог создать судьбу Альоши!.. Вот поэтому после промысла ему надо не к Нобелю в Петроград, а в Уфу.

…Вестовой от Раскольникова явился на третий день утром.

— Пошли, — сказал он. — Комфлота вызывает.

По дороге от «Кашина» к «Межени», пробираясь по берегу среди пустых складов и деревянных эстакад, Мамедов заметил, что миноносцы на рейде дымят всеми трубами, разогревая машины; по воде долетал звон корабельных рынд. «Межень» тоже была под парами. Мамедов не придал этому значения.

На борту парохода Хамзата Хадиевича ждали два матроса с винтовками. Вестовой сразу цапнул Мамедова сзади за воротник на загривке:

— Ты арестован, Хамса. Не рыпайся — пришибём.

Мамедова увели в трюм и втолкнули в заранее приготовленную каюту.

На «Межени», на «царской яхте», имелось множество небольших кают для обслуживающего персонала — горничных и лакеев. У Хамзата Хадиевича оказалось вполне приличное помещение: койка, столик, шкафчик и даже рукомойник с медным краном. Хамзат Хадиевич подошёл к иллюминатору. «Межень» отваливала от причала. За дебаркадером разворачивался город: внизу — длинный ряд пристаней и водокачка, на взгорье — Набережная улица с тюремным замком, особняками, храмами и торговыми рядами.

Хамзат Хадиевич догадался, что в Сарапул он больше не вернётся. Страха у него не было, и удивления тоже, а сердце давила тоска.

О Мамедове долго никто не вспоминал, а потом, уже днём, пришла Ляля. Она была без охраны, и дверь за ней никто не запер. Ляля торжествовала.

— Вы оригинальный человек, Мамедов, но вашей жизнью командую я!

Хамзату Хадиевичу сделалось как-то тягостно от навязчивого стремления этой комиссарской красавицы удовлетворить своё самолюбие.

— Что проысходыт, Ларыса Мыхайловна? — устало спросил он.

— Раскольникова срочно затребовали в Нижний к командованию. Видимо, последует новое назначение. Миноносцы он уводит с собой.

— Пры чём здэс я?

— А вас приказано переправить в Москву, в Реввоенсовет.

Мамедов посмотрел в иллюминатор. «Межень» шла на полной скорости, мимо быстро скользили серые лесные берега. Мамедов понял, что его план добыть документы Турберна и уйти в Уфу бесповоротно провалился.

— Не злитесь на меня, — вдруг по-человечески улыбнулась Ляля. — Это ведь я придумала увести от ижевцев баржу с арестантами. Можно сказать, из-за вас. Вы мне очень интересны, правда, Мамедов. И мы можем подружиться.

15

Фельдшер сказал, что приближается кризис: сегодня ночью мальчик либо умрёт, либо пойдёт на поправку. И Роман остался в лазарете на ночь. В чёрное окошко за марлевой занавеской стучал дождь. На голой стене палаты висела икона, и тусклая лампада еле высвечивала скорбные глаза Богородицы. Алёша метался на койке, скинув простыни, и что-то бормотал. Роман не вслушивался. За стенкой возился истопник: то стучал поленьями и брякал чугунной дверкой голландской печи, то начинал всхрапывать, завалившись на лавку.

Страх перед судьбой, побудивший спасти Алёшу, у Романа уже иссяк. Тот приступ умственной смуты Роман объяснял себе потрясением от убийства матроса и крушением планов — естественными психическими причинами, а не каким-то иррациональным прозрением. Однако мальчика Роман не бросил.

Он вспоминал, как спустился в зловонный трюм «баржи смерти» и увидел Хамзата Мамедова; Мамедов готов был драться за Алёшу до конца. Конечно, Романа удивила столь внезапная привязанность хищного нобелевца к сыну Дмитрия Платоновича Якутова, но в жизни всякое бывает.

— Не мешайте мне, Мамедов, — спокойно попросил Роман. — Алёша здесь умрёт, а я отвезу его в лазарет. Я давно знаком с ним. Его сестра — моя невеста.

И тёмный взгляд Хамзата Мамедова угас. Всемогущий нобелевский агент проиграл Роману — и с промыслом, и с Алёшей. Роман отобрал у него всё. Правда, и сам ещё не выиграл, но Мамедову знать об этом не надо.

…Жаль, если Алёша умрёт. Разумеется, его гибель не обречёт Романа на крах; впрочем, и выздоровление Алёши не выкупит удачу. Глупо поддаваться суевериям. Но Алёша — это память о счастливых временах. О солнце, о Волге, о надеждах. О лайнере «Витязь» и девушке, которая так серьёзно беседовала на прогулочной галерее с красивым помощником капитана в белом кителе. За последние дни Роман уже дважды назвал Катю своей невестой — Федосьеву и Мамедову.