этой длинной пасти, и каждый величиной с палец. Воята знал: позволь он этим зубам его ухватить, и жизнь окончится в считаные мгновения. Заслоняясь головней, он отступал боком, так чтобы его и тварь разделял костёр.

Но недолго: раскусив эту хитрость, волк прыгнул, метя прямо Вояте в лицо. Однако тот не промедлил – отшатнулся и врезал горящим концом сука по оскаленной морде. Снова ослеплённый, волк промахнулся. Глаза его привыкли искать жертву во тьме, и близкое пламя мешало ему. Однако, приземлившись на все четыре лапы, тварь тут же изготовилась к новому прыжку.

Вояту пронзила мысль: долго ему так не пробегать, обертун быстрее человека, да и устанет не так скоро. Как раз в этот миг хрипевший от ужаса Дрозд взбрыкнул задними ногами, и тяжёлое конское копыто с прибитой Дёмкиными руками железной подковой угодило обертуну в бок. Сбитый с ног, тот вместо скачка покатился по полу. Следя за ним глазами, Воята увидел то, чего не могло быть прекраснее на свете: отблеск огня на лезвии новой рогатины.

Изловчившись, он подхватил с земли ясеневое древко. Тяжёлое, сейчас оно показалось ему легче соломинки.

Дальше всё происходило так быстро, что осмыслить это Воята не успевал. Адское создание, перекатившись по земле, вскочило, прянуло на стену, будто ища спасения, но оттолкнулось от брёвен и кинулось на Вояту. Тот, даже не успев толком разогнуться, встретил зверя ударом рогатины снизу вверх. Острое длинное лезвие вошло волку в брюхо и пробило до самого хребта. Силой толчка Вояту развернуло вместе с рогатиной; оружие его с насаженной звериной тушей многократно потяжелело. Всхлипнув от натуги, Воята приподнял бешено бьющегося волка, словно сноп на вилах, и притиснул к стене. Навалился, пробивая тварь насквозь. Давил и давил, загоняя лезвие глубже в подгнившее бревно стены. Казалось, если дать зверю соскользнуть с лезвия, он мигом вскочит, как ни в чём не бывало.

Зверь истошно выл, царапая древко кривыми когтями, но до ловца дотянуться не мог. От этого воя можно было сойти с ума, но за шумом в ушах Воята его почти не слышал.

На несколько ударов сердца они застыли, глядя друг другу в глаза. И едва Воята успел подумать, что это опасно, как волк начал меняться. Его простёртые лапы стали вытягиваться, превращаясь в руки с цепкими костистыми пальцами. Морда тоже словно потекла, укоротилась, челюсти втянулись в череп, шерсть превратилась в тёмную бороду с прядями седины по краям. И, самое ужасное, в жуткой личине проглянули знакомые черты…

Этого зрелища Воята не выдержал – выпустил из рук древко рогатины и отпрянул. Нога запнулась обо что-то на полу, подломилась, Воята сел наземь. Ни на что другое не осталось сил – только смотреть без единой мысли, как обертун человеческими руками, покрытыми густой темной шерстью, держится за древко и силится вырвать его из стены, освободить своё прибитое к бревну тело. Жуткая пасть – меньше волчьей, но больше человеческого рта, – распахнулась, с хрипом втянула воздух. Что сейчас прозвучит – звериный рык, человеческая речь? Нечто меж тем и другим?

Мысль об этом заставила Вояту подпрыгнуть. Казалось, позволь он твари подать голос, и небо рухнет, не выдержав этого ужаса. К счастью, рядом лежал оброненный самострел. Вскинув его, Воята не целясь всадил стрелу почти в упор – прямо в эту жуткую пасть, полную длинных зубов, залитых кровью. Голова обертуна дёрнулась, запрокинулась и застыла, намертво прибитая к стене. И тварь затихла. Сверкающие злобой глаза стали медленно гаснуть. Когтистые лапы-руки ещё подёргивались, но ни сил, ни самой жизни в них больше не было.

Какое-то время Воята не сводил с твари глаз. Потом медленно осел на колени. Обертун висел на стене, прибитый к ней и рогатиной, и стрелой. Нижняя половина его туловища была волчьей: звериные лапы, хвост, – а верхняя напоминала человеческую: торс, руки, голова. Искажённое дикой судорогой лицо… морда… застывшая между человеческим и звериным обликом, была так ужасна, что туда Воята и вовсе не мог смотреть. Из пасти медленно падали тяжёлые капли чёрной крови и застывали в густой шерсти на груди. Как раз между человеческой половиной и волчьей было воткнуто лезвие рогатины.

Уши твари оставались волчьими. Но даже беглый взгляд на лоб и омертвевшие глаза позволял узнать знакомые черты. Сумежский обертун… Власьевский поп…

Воята отвернулся. Стоя на коленях, крепко потёр лицо. Едва закрыл воспалённые глаза, перед ними будто вспыхнуло пламя. Господи помилуй! Нужно отсюда уходить… Тварь не шевелилась, но каждый миг рядом с мёртвым чудовищем был мучителен. Шатаясь, Воята поднялся на ноги. Подобрал самострел и сунул в мешок. С сожалением посмотрел на рогатину, но тронуть её не решился.

Очертания висящей на стене твари вдруг стали расплываться. Замерев на месте, Воята кинулся мыслью к самострелу в мешке – неужто гад оживает? Одна стрела ещё есть…

Но происходило нечто другое. Тварь вдруг окуталась чёрным дымом, исходившим из разинутой пасти. Дым густел и почти скрыл саму тварь. Понимая – происходит нечто очень нехорошее, – Воята хотел бежать отсюда, однако ноги не слушались. Оцепенев, он мог только наблюдать, как дым вокруг твари уплотняется и вытягивается наподобие огромной змеи. Дымная змея вилась кругами, вытягиваясь над висящей тварью, свивалась в кольца… Как перед броском…

– «Живый в помощи» читай! – истошно закричала над ухом Марьица, словно тоже лишь сейчас опомнилась от ужаса.

И вовремя.

– Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится… – безотчетно начал Воята. – Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него…

– Закрой глаза и читай, – добавил встревоженный и в то же время успокаивающий мужской голос. – Не смотри, только читай.

И сам подхватил:

– Яко той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна…

– На руках возьмут тя, – вторила им Марьица, голосом испуганным и в то же время строгим, – да не когда преткнеши о камень ногу твою…

Послушав совета, Воята закрыл глаза. Ему и самому так было легче: не осталось сил ни бороться, ни ужасаться, хотелось закрыть глаза и твердить слова, в которых он с детства привык находить опору и утешение.

Но и с закрытыми глазами он всем существом, всем телом и душой ощущал, что сделался целью взгона, какого ещё не переживал. Даже борьба с зубастым обертуном не была так опасна. Некая змея чёрного дыма, вся состоящая из злобной силы, вилась вокруг него, то и дело совершала выпады, будто хотела пронзить его, как стрела, и снова отстранялась для новой попытки. Эта злая сила видела