— Тогда скажи по-быстрому, как друг Паша меня зовет за глаза, и можешь ответственно совещаться на здоровье.

— Ты требуешь невозможного, дитя, тайны клиентов раздавать даром не приучен. Извини, ко мне люди пришли.

— Бог простит, коварный друг, пока! — я наскоро простила Валентина.

Когда водворила трубку на место, Миша без промедления спросил:

— Что-то из восточных гороскопов? Номер белой коровы звучит неплохо. Можно очередному автору для сборника советовать?

— Тогда уж полностью, — произнеслось почти само собой. — «Номер большой и ласковой белой коровы, вытянул некто в цветущем тенистом саду…»

Это я неожиданно продекламировала импровизацию, собеседование с другом П. не прошло даром, смею заметить.

— Если ты, детка, сегодня не очень здорова, то признавайся, тебя я домой отведу, — забеспокоился Миша, у него стихотворные формы лились легко и непроизвольно.

Я заверила Мишу, что здоровье отнюдь не оставляет желать лучшего, просто подействовала атмосфера отдела. Тогда в рамках вежливости мой собеседник поинтересовался, как поживает писатель-отступник и попросил передать привет от общего друга Вадима, поскольку тот его давно и прочно потерял.

С чувством исполненного долга я вернулась в кассу, получила наконец отпускные деньги и явилась в «прозу» богатой и здоровой. По традиции с меня полагался чай, поэтому я волновалась у кассы. Все радостно захлопотали, Ванда с Викешей пошли в буфет за снедью, остальные стали сбрасывать рукописи со столов и накрывать поверхности белой бумагой.

Пока меня не было, Ванда учинила вздорный слух, что негодяй Абреков выманил Катю из «Факела» и облил с ног до головы кофеем, черным, как его душа.

К чаю, разумеется, пригласили Мишу, он внес в беседу тему Белой коровы, она прелестно контрастировала с черной душой Абрекова, и чаепитие вылилось в подлинное пиршество разноцветной символики. Одновременно с чаем закончился рабочий день, коллеги собрались, и дружной стайкой мы выпорхнули на нагретый за день асфальт.

Дома я поведала свои похождения сначала Гарику, затем Верочке по телефону. Молчать сил не было. Если бы я не рассказала историю о белой корове три раза подряд, она бы меня задушила. Не могу сказать, почему впечатление оказалось столь глубоким. Скорее всего меня смутил Прозуменщиков.

Очевидно его личность безотказно действовала на многострадальную женскую душу. После краткого свидания с ним я ощущала развинченность в своих психических структурах, наверное, поэтому так много говорила о белой корове.

День, посвященный ей, завершился мирно, до моего отбытия в Америку их осталось всего два. Несмотря на документальные реалии грядущей командировки, я продолжала смотреть на ее возможность без уверенности, полагая, что в последний момент или чуть раньше что-то непременно сорвется и откажет.

Но нет… В четверг я побывала в старинном особняке, где была внесена в список участников, далее некто по фамилии Сосновский приветствовал меня с натянутой вежливостью и попросил не мешать им в Штатах заниматься делом.

Вслед за официальной частью я удостоилась аудиенции у друга Поля, который выявился как заместитель директора по науке того заведения, что размещалось в особняке. Поль выслушал историю о белой корове с подлинным наслаждением.

И вот до отъезда остался один день, а именно. пятница.

В пятницу утром в издательстве «Факел» меня никто не ждал, все дела я завершила в четверг, однако я встала рано, как обычно. Мы с Гариком позавтракали, и он отправился в свою научную контору, а я — к родителям, благо их жилище располагалось в относительном соседстве с его службой, в районе метро «Академическая».

Родителям я везла на хранение шкатулку тетушки Герты, завернутую в шубу. Гарик сопровождал меня и ценности, поскольку по безмолвному уговору собирался проводить время моего отсутствия в собственном доме с личной мамой. Он довез меня до родительского дома, отдал объемный сверток, посадил в лифт и напомнил, что будет ждать у ближайшей станции метро в два часа пополудни. По случаю моего стремительно близящегося отъезда он планировал сократить научную деятельность до половинного объема.

Прелестное прохладное утро я провела в обществе полузабытых предков, советовалась с мамой, что мне взять и когда надеть, получила от нее золотую цепочку с опаловым медальоном, не насовсем, а для респектабельности за рубежом. Украшение было фамильное, старинное и дорогое, но не такой вызывающей ценности, как наследие тётушки Герты. К кладу в шкатулке мама относилась с подозрительностью, от своей очереди отказалась наотрез, и, кажется, не совсем освоилась с мыслью, что побрякушки, однажды принесенные дочкой — не богемское стекло, а реальные камни, оправленные в белое золото и платину.

Сенсационное открытие сделала много лет назад моя экс-свекровь Розалия Яковлевна. Покойный дед бывшего мужа был в свое время известным харьковским ювелиром, его дочка Роза сохранила семейные знания, поэтому буквально села мимо стула, когда невестка преподнесла ей в день ангела брошку из красного богемского стекла. К тому же извинилась, мол, подарок особой ценности не представляет, но хорошая старинная работа. Розалия Яковлевна стойко претерпела семейное застолье и чаепитие, только иногда нервно косилась на стеклянную брошь, приколотую к кружевному воротничку. Когда родственники разошлись, она оставила Леонида с Семеном Марковичем (свекром) собирать посуду, затащила меня в спальню и серьезно допросила, откуда деточка Катя взяла этот подарок?

Я без утайки изложила историю (о которой как-нибудь после), Розалия всплеснула руками и разъяснила, что за остальные ценности не ручается, но вот брошка (каковую она» прости, деточка, никогда не возьмет, спасибо») сделана не из богемского хрусталя, а из подлинных рубинов на соответствующем металле. Двенадцать мелких камней хороши, но ординарны, а центральный, овальный кроваво-алый, почти в ноготь величиной — это солидное состояние. Покойный папа держал в руках подобные камни лишь считанные разы за свою карьеру, когда ему доводилось обновлять фамильный гардероб одной польской графини к трехсотлетию дома Романовых. Вот такие новости поведала его дочка Роза.

Мое удивление не поддавалось описанию. На подзеркальнике давно пылилась шкатулка, полная «богемского» барахла, а кузина Ирочка держала бижутерию из того же источника вразброс и где попало, на зеркале, в сумке, в ящиках стола. И вдруг компетентная Розалия умоляет взять подарок обратно и тщательно спрятать! Через день она спешно нанесла визит на нашу с Ленькой квартиру, изучила содержимое шкатулки и опустилась в кресло без сил.

— Деточка Катенька, — сказала Роза, когда обрела дар речи. — Мне жаль, что с Леонидом у вас не очень… Я с первого раза тебя приняла и полюбила, но и во сне тогда не могло присниться, что мой балбес привел в дом такую состоятельную девочку.

Вскоре последовал наш развод, Роза очень жалела, что вместе с деточкой Катей из семьи уходит состояние, но держалась героически и не взяла рубиновую брошь даже на прощание. Прелестная женщина, я уже, кажется, упоминала. Мои личные мама с папой получили сведения от Розалии Яковлевны непосредственно и незамедлительно, но отнеслись к свалившемуся богатству скорее с опаской, чем с радостью.