Вест-Индии мешали запрещавшие пошлины, которые, впрочем, легко обходились при помощи широкой системы контрабанды. Теперь пошлины понизили, но их выплаты стали требовать строго, а для подавления тайной торговли с иностранцами к берегам Америки были посланы значительные морские силы. Ожидавшийся от этой меры доход намеревались пополнить штемпельным сбором со всех юридических документов в пределах колоний. С отставкой Бьюта его планы остались без выполнения. Но Гренвиль вполне разделял, по крайней мере, их финансовую сторону. Оказавшись теперь во главе сильного правительства, он приступил к выполнению планов, придуманных для обложения Америки внутренними и внешними сборами.

Одним из первых его шагов было подавление контрабандной торговли, развившейся между портами Америки и прилегавшими к ним испанскими островами, при помощи строило применения навигационных актов. Несмотря на суровость и неразумность этих мер, колонисты признавали их законность; недовольство выразилось только по поводу обязательства не пользоваться английскими товарами, пока не будут отменены эти ограничения. Но дальнейший план министра его предложение ввести налогообложение внутри самих колоний, вернувшись к проекту акциза или штемпельного сбора, благоразумно отвергнутому Уолполем, было совсем другого рода, чем планы подавления контрабандной торговли. В отличие от системы навигационных актов, оно вносило коренную перемену в весь строй тогдашних отношений Англии к ее колониям. Поэтому последние отнеслись к нему иначе. Они доказывали нераздельность обложения и представительства. Америка не имела своих представителей в британском парламенте.

Представители колоний на общих собраниях все, кроме пенсильванцев, энергично протестовали против вмешательства парламента в их право самообложения. Массачусетс точно определил свою позицию. «Запреты на торговлю несправедливы и неправильны; по право налогообложения составляет главный оплот британской свободы. Раз оно нарушено, все потеряно». Это определение было принято собраниями всех колоний, и они отправили с протестом в качестве своего агента в Англию Бенджамена Франклина, из положения типографского рабочего в Филадельфии выбившегося в знаменитые ученые-изобретатели. Но в Англии Франклин нашел мало людей, которые признавали установленное колонистами положение. Гренвиль не имел намерения менять свои планы, не получив от Франклина ручательства, которого тот дать не мог, что колонии согласятся на самообложение, и «Штемпельный акт» прошел в обеих Палатах с меньшим сопротивлением, чем «Билль о дорожном сборе».

Едва прошел «Штемпельный акт», как оскорбление, нанесенное вдовствующей принцессе отсутствием ее имени в «Законе о регентстве», обострило давно возраставшую вражду между министерством и королем. Георг III снова предложил власть Питту, но Питт был в полном одиночестве: единственный остававшийся у него друг, его зять лорд Темиль, отказался помочь ему в попытке образовать кабинет. Покинутый всеми, Питт чувствовал себя слишком слабым, чтобы удержать за собой место в министерстве, состоявшем из вигов. Король обратился за помощью к главной группе партии, руководимой в то время маркизом Роккингемом. Слабость министерства, образованного последним в июле 1765 года, сказалась в его медлительности по отношению к американским делам. Когда пресловутые законы были приняты, Франклин не видел для колоний иного выхода, кроме подчинения; по о нем колонисты думали меньше всего. При известии о прибытии гербовой бумаги поднялись беспорядки по всей Новой Англии, и испуганные сборщики стали отказываться от своих мест.

Новая опасность сблизила Северные и Южные штаты. Вирджинское собрание первым прямо отвергло право британского парламента вмешиваться во внутреннее налогообложение колоний и потребовало отмены только что принятых законов. Массачусетс не только поддержал вирджинцев, но и предложил созвать конгресс делегатов от всех колониальных собраний для установления общего плана действий; этот конгресс собрался в октябре 1765 года и повторил протест и ходатайство Вирджинии.

Известия об этом дошли до Англии в конце года, и когда Палаты собрались следующей весной, тотчас выступил Питт. Он еще в качестве министра отвергал подобный план обложения колоний. Когда обсуждался «Штемпельный акт», он отсутствовал по болезни на заседании парламента, но вполне разделял конституционные требования Америки. Он восхищался сопротивлением, которое в парламенте пазы вали возмутительным. «По моему мнению, говорил он, Англия не имеет права облагать колонии податью. Америка упорствует! Америка находится почти в полном восстании! Господа, я доволен сопротивлением Америки. Если бы три миллиона человек были до такой степени чужды чувствам свободы, чтобы добровольно подчиниться рабству, они могли бы стать орудием, пригодным для порабощения остальных».

Все желали возвращения Питта к власти, но переговоры о соглашении его с вигами закончились неудачей. Коренное различие между их политикой и политикой Питта было теперь выявлено самым проницательным политическим мыслителем эпохи. Эдмунд Бёрк прибыл в Лондон в 1750 году как бедный и безвестный ирландский авантюрист. Его ученость, тотчас обеспечившая ему дружбу Джонсона, и фантазия, позволявшая ему придавать своим идеям живую форму, обещали ему философ скую и литературную карьеру. Но Бёрка инстинктивно влекло к политике. Он стал секретарем лорда Роккннгема и при его поддержке вошел в 1765 году в парламент.

Его речи о штемпельных актах сразу принесли ему известность. Неуклюжая квакерская фигура, тощий парик, круглые очки, толстый сверток бумаги, наполнявший его карман все это мало предвещало великого оратора и еще менее характеризовало его красноречие его страстный пыл, поэтическую фантазию, поразительное богатство средств: блестящую смену иронии пафосом, нападок — нежностью, блестящей образности холодной аргументацией. Это было красноречие, неслыханное в Англии. Ясность суждений Уолполя, обращение Питта к чувствам оно заменило страстным выражением определенной политической философии. «От него я научился большему, чем из всех читанных мной книг!» воскликнул впоследствии Фокс в порыве великодушного удивления. Философская форма рассуждений Бёрка отнюдь не сопровождалась философским бесстрастием тона и изложения. Основа его натуры была чисто поэтической. Его блестящее и пылкое воображение придавало форму и колорит идеям, создаваемым его разумом. Нация представлялась ему огромным живым обществом с чрезвычайно сложными отношениями; его учреждения так переплетены со славными событиями прошлого, что грубое прикосновение к ним является святотатством. Строй общества представляет собой не искусственное создание правительства, а чудесное равновесие общественных сил, которое, в свою очередь, служит естественным результатом его истории и развития. Итак, Бёрк был консерватором по натуре, но его консерватизм вытекал не из любви к бездействию, а из сознания ценности общественного порядка и поэтического уважения ко всему сущему. Всякое учреждение освящалось в его глазах ясным пониманием его отношений к прошлому, его глубокой связи с общественным строем.

Бёрку представлялось, что затронуть даже что-то неправильное — значит рисковать гибелью сложного строя общественного порядка, для сооружения которого понадобились века. «Равновесие конституций, — говорил он, — есть нечто столь хруп кое, что его может расстроить малейшее перемещение». «Трудная и опасная вещь даже прикасаться к столь сложному механизму». Быть может, лучшим опровержением подобной теории может служить ее влияние на практическую политику Бёрка. Правда, в