— Только теперь мне стало ясно, как мало знаю, — сказал я однажды.

Тея засмеялась:

— Я с удовольствием поделюсь с тобой всем, что мне известно. Но каких знаний тебе не хватает?

— О, слишком многих! — воскликнул я, пораженный великолепием увиденного. Я хотел бы смотреть еще и еще, но следовало заниматься делом, да и Tee не так уж нравилось в городе.

Во всем, что касалось Калигулы, я полностью доверился ей. Сопровождая ее и помогая, я убедился в правильности ее действий, умении и способностях. Да такой Калигула разорвал бы меня на части, вздумай я поступить на свой страх и риск. Нет, там, где речь шла о птице, я слепо выполнял все распоряжения Теи. Немного поднаторев в дрессуре, я с содроганием стал замечать, как часто мы пренебрегали осторожностью, — ведь нам полагалось во время уроков надевать проволочные сетки, особенно когда мы отнимали у него приманку. Ведь, поймав добычу, орлы становятся чрезвычайно свирепыми. Tee повезло, что он не выцарапал ей глаза. Но к счастью, ничего страшного с нами не произошло, и Тея научила орла откликаться на наш зов, есть с руки и оставлять мясо по нашему сигналу. Мы разговаривали с птицей, убеждали ее и действовали лаской.

Орлу нравилось, когда его гладили перышком. Он стал совсем ручным, но все-таки сердце мое порой уходило в пятки, когда требовалось надевать на него колпачок и затягивать тесемки.

Однажды мы работали с птицей и позвали на помощь горничных отеля. Тея выстроила их в ряд и сказала:

— Hablen, hablen ustedes![183]

Она хотела, чтобы они болтали, потому что Калигулу надо было приучить к близкому присутствию людей и шуму. Но на этот раз одетых в форменные платья индианок просьба Теи не столько позабавила, сколько испугала. Они молча смотрели, как она посадила на руку слетевшую со шкафа птицу. То, что я однажды себе вообразил, теперь произошло с одной из девушек: колпачок был снят, она увидела пронзительный орлиный взгляд и загнутый хищный клюв с дырочками ноздрей и описалась. Но и на Калигулу произвело впечатление такое количество женщин — поев, он потянулся к Tee и неожиданно стал по-кошачьи ластиться к ней: терся то одним, то другим боком, путаясь в ее ногах.

— О, только посмотрите на него! — вскричала Тея. — Взгляни, Оги, он хочет, чтобы его приласкали!

Потом ее вдруг обуяло нетерпение, ей стало казаться, что мы слишком уж задержались в городе.

— Хватит! Нам пора! Дела не ждут. Надо приступать к серьезной работе с ним.

— Давай сразу же и уедем.

— Невозможно. Я должна повидаться с адвокатом. Но просто ужасно терять столько времени! Скорей бы, скорей отсюда выбраться. Очутиться дома, а там уж он поохотится.

Она имела в виду охоту на ящериц. Не на тех гигантских, с жабо вокруг шеи, чьи фотографии она мне показывала — игуан, которых нам предстояло потом ловить, а совсем маленьких. К тому же Калигулу следовало еще приучить к лошадям или ослам, поскольку гигантские ящерицы водятся в труднодоступных местах, где нет автомобильных дорог, а нести Калигулу на плече весь долгий путь пешком было немыслимо.

Я чувствовал, что дело с разводом подвигается медленно: вероятно, возникли какие-то сложности, — но мне не хотелось расспрашивать Тею и углубляться в детали. Мне казалось, что у нее было время освоиться в положении богатой женщины и она способна позаботиться о себе. И чем я могу ей помочь? Кроме того, я не собирался вникать во все подробности скандала между ней и мужем. Поинтересуйся я, и она все бы мне рассказала. Но я не касался этой темы, и мы посвящали свободные часы цветной фотографии — снимали Калигулу сидящим у меня на плече на фоне собора, пока отряд конной полиции не прогнал нас с площади. Со мной полицейские повели себя грубо. Из их слов я понял, что птицу они считают опасной и хотят проверить мои документы. С Теей они были более любезны, но и тут вся их игривость не отменяла главного — и нам пришлось ретироваться. Тея еще не рассталась с намерением посылать очерки с фотографиями Калигулы в «Нэшнл джиогрэфик» или «Харперс». В Акатле у нее был знакомый литератор, которого Тея выбрала нам в помощники, и потому она продолжала делать записи в маленькой книжечке, очень элегантной, переплетенной в красную кожу и с золотым карандашиком в придачу. В самое неурочное время Тея могла вдруг достать записную книжку и склониться над страницами. Написав несколько слов, она останавливалась, думая или что-то вспоминая, и при этом загораживалась рукой, как художник, заслоняющий от света свой рисунок, чтобы получше в него вглядеться. Я видел лишь ее руку и замечал, что пальцы по форме очень напоминают мои.

— Милый, в каком это городке в Техасе он вдруг припустил за зайцем, не помнишь?

— Не возле Увальде?

— Нет, милый, нет! Как такое могло быть?

Она положила руку мне на бедро. В Мехико она покрыла ногти золотистым лаком, и они так и сверкали. На ней было платье из алого мягкого бархата. Тяжелую материю украшали пуговицы в форме ракушек. Мы сидели под деревом на резной скамейке. Белая чистая кожа декольте Теи пылала жаром, и тот же огонь исходил от ее лежавшей на моих брюках руки. Я думал, что после ее развода мы обязательно поженимся.

И странно, что природа

Нас заставляет сожалеть о том,

Чего мы так упорно добивались.

У. Шекспир. Антоний и Клеопатра[184]

Дом Теи ждал ее. Возможно, правда, что он принадлежал Смитти. Я решил выяснить это позже. Спешить тут было незачем.

Высокие здания, шпили и крыши показались вдали и тут же скрылись за выступами гор и скалистыми обрывами, протянувшимися на тысячу миль до того места, где шедшая под уклон дорога превратилась в улицу, по которой мы въехали на соборную площадь, так называемую zocalo. Здесь мы оставили машину, поскольку дальше проехать она не могла, и пошли пешком. Каждого приезжего здесь окружила бы орава мальчишек, нищих, бродяг и гостиничных зазывал. Но наше прибытие вызвало настоящее столпотворение: орел на моей руке заставил высыпать на улицу завсегдатаев баров, опустошил лавки, магазины и крытый рынок возле собора. Многие узнавали Тею и приветствовали криками, свистом, улюлюканьем, кидали в воздух сомбреро, и в этой шумной, кипящей возбуждением толпе, в столбах пыли от бесчисленных ног мы проследовали несколько сотен метров от zocalo, площади, до каменной террасы виллы «Casa Descuitada», как значилось на синей, осененной гранатовыми ветвями изразцовой плите над входом, — «Беспечный дом». Нас встретили кухарка и мальчик-слуга, ее сын. Они стояли на граните террасы, оба босые, мать — у входа на кухню, сын — возле двери, ведущей в спальню. В шали, как в люльке, кухарка держала младенца и при виде орла, даже и в колпачке, невольно попятилась. Мы убрали птицу. Местом ее обитания стал туалет. Там орел сидел, как на насесте, на бачке и слушал, видимо, привлекавшее его журчание воды. Мальчик Хасинто маячил сзади, наблюдая, как мы управляемся с птицей, вызывавшей у него трепет, смешанный с восторгом.