К этому времени наш орел выучился слушаться команду оставлять по нашему сигналу добычу, чтобы есть с руки. Пора было приваживать его к ящерицам. Но ловить живых рептилий оказалось трудно — они убегали. Мертвые же, как считала Тея, не годились. Ящерицы, которых добывал для нас Хасинто, были слишком резвы, и Тея предложила давать им эфир, чтобы они двигались помедленнее. Мне очень нравились ящерицы. Некоторые из них становились совсем ручными и всячески показывали, как им приятно, когда их гладят по головке: карабкались на плечо, юркали в рукав, путались в волосах. Вечерами, во время нашего ужина, ящерицы располагались поближе к свету, манившему мошкару, и я глядел, как раздувается и опадает их горлышко и высовывается язык, которым, как говорят, они улавливают звуки. Я желал бы, чтобы мы оставили их в покое, не принося в жертву сидевшей на бачке птице с ее смертоносными когтями и клювом. Тею мое отношение к ящерицам смешило и раздражало, ее язвительные шутки и шпильки насчет моего сочувствия этим солнечным тварям заставляли меня смущенно ежиться. Взгляды ее были очень оригинальны.

Она говорила:

— Ты сумасшедший! Приписывать диким существам человеческие чувства! Дарить им любовь! Держи ее при себе, им она ни к чему, а умей они чувствовать, как ты, не были бы ящерицами, они бы задумывались, замедляли движения и в конце концов вымерли. Увидев, что ты мертв, ящерица заберется тебе в рот в поисках личинок, словно ты бревно.

— Калигула сделает то же самое.

— Вполне возможно.

— А ты? Ты предала бы мое тело земле?

— Ты же мой возлюбленный. Конечно! А ты разве не предал бы земле мое тело?

В отличие от Люси Магнус она никогда не именовала меня мужем, не давала никаких ласкательных прозвищ. Порой мне казалось, что ее отношение к браку пусть не столь категоричное, как у Мими, но тоже весьма отрицательное.

За этим разговором о ящерицах последовало еще много других на данную тему, и мало-помалу я начал понимать, что не устраивает во мне Тею и что она хотела бы во мне изменить. Я не признавал безнадежных ситуаций и в любых обстоятельствах пытался найти выход — непонятно только: благодаря природному оптимизму или же по глупости. Так или иначе, но положительное во мне, как я чувствовал, сочеталось с законопослушностью. Tee же был чужд мой благодушный оптимизм, когда даже к явному злу я пытался подойти с позиции добра, положив ему тем самым предел. Если же это не удавалось, я попросту отворачивался от него. Тея проницательно распознала во мне эту черту и пыталась воздействовать на меня, переделать на свой лад.

И все же меня больно ранил вид крови хрупкой ящерицы и ее нежных внутренностей, терзаемых когтями Калигулы, когда он подминал ее под себя, яростно бросаясь на свою жертву. -

Как-то в воскресенье на площади с рассвета гремел оркестр, воздух в кухонном патио был сух и зноен, и мы после утренней глазуньи принялись тренировать орла. Даже шорох его крыльев, расправляемых в воздухе, наводил на меня ужас. Хасинто притащил нам ящерицу побольше, и мы привязали ее к столбу рыболовной леской, чтобы она не могла убежать. Взмахнув мощными крыльями и подняв в сухом, словно наэлектризованном воздухе облачко пыли, орел устремился к добыче, чтобы вонзить в нее когти. Но леска позволила зверьку метнуться в сторону, ящерица, злобно приоткрыв рот, бросилась на великана и, сомкнув челюсти, повисла на птичьем бедре со всей силой и цепкостью атакующего. Нога птицы мелькнула в воздухе стремительно, как конница Атиллы, Калигула издал ропот недовольства. Думаю, орлу еще не приходилось испытывать боль, и потому изумлению его не было предела. Оторвав от себя зверька, он до крови стиснул его в лапах, а изувечив, отскочил в сторону. Втайне я получил удовольствие от нанесенного Калигуле оскорбления. Птица перебирала клювом перья, ища рану.

Тея, вся красная, злобная, рвала и метала.

— Взять! Прикончи ее! — кричала она.

Но, услышав ее голос, птица лишь подлетела к ней за обычной порцией мяса. Tee пришлось вытянуть руку и позволить орлу опуститься на свой кулак, но скрыть возмущения она не сумела:

— Вот сволочь! Испугаться крохотного зверька! Мы не можем допускать подобное! Но как быть? Ты, кажется, смеешься, Оги?

— Нет-нет, Тея, я просто щурюсь от солнца.

— Ну и что нам теперь делать?

— Я подберу ящерицу и подзову к ней Калигулу. Бедненькая, она еще дышит.

— Хасинто, убей lagarto, — приказала Тея.

Босоногий мальчишка был рад стараться и с удовольствием прикончил ящерицу, стукнув ее камнем по голове. Я поместил трупик себе на рукавицу, и на этот раз Калигула послушно прилетел, но клевать не стал, а, яростно потормошив, сбросил его на землю. Когда я вторично подозвал его к запыленному тельцу, он сделал то же самое.

— Вот чертова птица! Убери его, чтоб глаза мои не глядели.

— Ну потерпи, Тея, подожди минутку, — сказал я. — С ним ведь такое впервые!

— Подождать! Из яйца он тоже вылупился впервые! Так сколько раз ему надо вдалбливать одно и то же! Тут не место инстинкту! Да я ему шею сверну! Как ему одолеть крупную ящерицу, если с такой малюткой он справиться не может!

— Чего ты хочешь от раненой птицы!

Во мне опять заговорил гуманизм, и Тея лишь покачала головой. Она считала, что злобной дикой твари подобное поведение не пристало.

Я водрузил орла на сливной бачок, а Тея постепенно успокоилась, вняв моим доводам.

— Ты совершила чудо с этой птицей. Ты все делаешь правильно. У нас получится. Дай только срок. Не так уж плохи наши дела. Ведь Калигула еще очень молод.

Наконец, уже во второй половине дня, гнев ее утих и она даже предложила пойти в бар Хиларио на zocalo и выпить. Она злилась на Калигулу, а заодно и на меня. Но когда мы отправились с Теей переодеться для воскресного выхода, она была сама нежность: скинула с себя все оболочки — и жесткую наружную, и последующую, шелковистую. Раздевшись и закурив, она особым взглядом взглянула на меня, сидевшего без рубашки в тени, отбрасываемой раскаленной крышей, и стягивавшего сапоги. Но я понимал, что и в любви стремления наши будут различны.

В любви она видела способ забыться, стряхнуть с себя некий груз, чтобы подготовиться к дальнейшим действиям. И действия эти сейчас были накрепко связаны с Калигулой. Даже и в эту минуту он занимал ее мысли. И она подозревала меня в том, что, подобно Калигуле, предпочитавшему охоте кусок мяса, я тоже делаю выбор в пользу любви, отказываясь от дальнейших, столь насущных действий.

Мы встали с постели и оделись. В кружевной блузке, с длинными волосами до плеч, Тея выглядела очень женственной и мягкой. Она взяла меня под руку не потому, что нуждалась в опоре, идя по камням на шпильках, но чтобы быть ко мне поближе, и в густой тени фруктовых деревьев вновь казалась девочкой из Сент-Джо, качавшейся на качелях.

Поскольку дом в Акатле Фенхели приобрели уже давно, Тею в городе хорошо знали. Однако в баре у Хиларио мы сели за маленький столик — общаться с посторонними она не хотела. Тем не менее к нам то и дело подходили, чтобы поприветствовать ее, осведомиться о здоровье сестры, тетушки, дяди, Смитги и, разумеется, поглазеть на меня. Многие подсаживались к нам. Тея продолжала прижимать к себе мою руку.