Как это похоже на него, подумал я, – сохранить в тайне ото всех даже смерть матери. Целых четыре дня он молчал, не говоря никому ни слова; ничего не знали даже в «Сент-Освальдз» – а ведь там всё всегда обо всех известно. Целых четыре дня он скрывал это даже от меня, самого старого своего друга, можно сказать, наперсника. Целых четыре дня я считал, что он просто дуется на меня из-за какого-то дурацкого гнома, тогда как на самом деле…

– Эрик, мне ужасно жаль! – искренне сказал я.

Слезы уже высохли у него на щеках – они словно впитались в морщины, которых теперь на этом старом измученном лице было великое множество.

– А мне нет, – сказал он. – Я сделал для нее все, что было в моих силах. Теперь моя очередь жить, как я хочу. Жить своей собственной жизнью. – Почти тем же тоном он когда-то сообщил мне, что уходит из «Сент-Освальдз» в частную грамматическую школу «Король Генрих»; почти тем же тоном он сказал мне, что не будет выступать в защиту Гарри и не поддержит меня, когда я по просьбе суда буду давать Гарри подробную характеристику. Тон у Эрика был упрямый, даже нагловатый, но под ним где-то в глубине, почти незаметно для чужих глаз, явно таился страх.

– Помнится, я даже завидовал тебе, когда твои родители так быстро ушли, – сказал он. – Моя мать продержалась еще целых двадцать лет. Я, правда, никогда ни в какой дом престарелых ее не отдавал – я бы просто не смог этого вынести, – но все равно в таких случаях начинает казаться, что ты умрешь раньше, что твои родители переживут тебя, что, даже когда от них ничего не останется, они все равно будут рядом, подобно тому Альбатросу, превратившемуся в сверток с костями и перьями, но все же способному удушить предателя невыносимым чувством вины…[150]

Теперь голос Эрика звучал уже довольно громко, и я даже огляделся – уж не слушает ли нас кто? Но в учительской почти никого не осталось; только преподаватели физкультуры что-то обсуждали, стоя возле доски объявлений, да Робби Роач, наш историк, сидел с отрешенным выражением на лице, погрузившись в чтение «Дейли Миррор». Я понял, что в очередной раз пропустил утреннюю Ассамблею. Впрочем, я даже сигнала к построению не слышал. Ничего, мои мальчишки прекрасно знают, что нужно делать в случае моего отсутствия – а это, в общем, случается достаточно редко, – и Сатклифф или Аллен-Джонс наверняка уже сами взяли наш журнал, и вся группа, соблюдая относительный порядок, отправилась в часовню.

– Эрик, не надо, – я ласково коснулся его руки. Мы, Твидовые Пиджаки, вообще-то не склонны к слезливо-сопливым увещеваниям, но иногда все же приходится, пересилив себя, делать нечто подобное. – По-моему, вполне естественно, что ты испытываешь подобные чувства. И у меня ведь примерно так было, когда моя мать умерла.

Он кивнул.

– Я знаю. Это вина выжившего.

Снова это слово! Выживший. Словно утрата матери – это нечто вроде кораблекрушения. А впрочем, вполне возможно, что именно такие чувства испытывают люди вроде меня и Эрика Скунса, – ведь мы цепляемся за «Сент-Освальдз» так, словно это единственное, что еще осталось на плаву.

– Я тут ее вещи разбирал, – продолжал Эрик. – Это просто ужасно. Жуткое количество коробок с газетами и одеждой. Я собираюсь кого-нибудь пригласить. Ну, знаешь, из какой-нибудь фирмы – пусть все заберут. Хотя кто знает, где все это в итоге окажется. Может, на какой-нибудь распродаже в гараже. Там часто выставляют всякие личные вещи. Фотографии. Нет, мне иногда, ей-богу, хочется попросту поджечь дом вместе со всем этим барахлом!

– Ничего, я тебе помогу, – сказал я. – Ну, то есть разобрать все, конечно. А поджечь дом мы, в крайнем случае, всегда успеем.

Мне показалось, что по лицу Эрика скользнул призрак улыбки. И он сказал:

– Я думал, может, мне отнести все это к большому костру в парке? Просто кинуть в общую кучу и уйти. Пусть все сгорит, а кто прошлое помянет, тому и глаз вон.

Я кивнул.

– Это неплохая идея.

– Вот и хорошо. Тогда давай сделаем это вместе.

Теперь, когда я вспоминаю этот наш разговор, он мне представляется на редкость спокойным. Прямо-таки островок спокойствия во время плавания по бурным морям – два старых «оззи»[151] сидят рядышком в учительской и пьют чай. Теперь это воспринимается как некая картинка из старинного «волшебного фонаря», идеальная даже в мелочах, однако страшно далекая от реальной действительности; или как сценка из некой иной жизни, которую мы могли бы прожить, если бы все сложилось по-другому. Если бы я, например, в тот день после школы пошел прямо домой, а не к Эрику; если бы я успел поговорить с Уинтером; если бы мне вовремя передали коробку Гарри; если бы я сумел раньше разглядеть то, что у меня под носом, а не гоняться за призраками…

Я старею. Вот в чем все дело. Старею и не так быстро беру старт. Но я никогда не умел, что называется, хватать на лету; я всегда отличался некоторой флегматичностью, даже медлительностью. В общем, черепаха по сравнению с зайцем Эриком. И все же цели мы в конце концов достигли. «Смелые юноши с острыми мечами завоевывают сверкающие призы». Но какой приз уготован Стрейтли? И хочу ли я это знать?

Дорогой Мышонок!

Печальное известие о смерти Пуделя достигло ушей Джонни весьма быстро. У него ведь всюду есть полезные знакомые, среди которых и старший инспектор полиции Молбри, и начальник полиции всего Южного Йоркшира. Впрочем, он и сам следил за нами обоими, а заодно и за Беки Прайс. Сунь-цзы[152] говорит: «Держи своих друзей рядом, а своих врагов – еще ближе». И это действительно очень хороший совет. Я всю жизнь ему следовал.

В общем, Джонни тогда все-таки позвонил мне – из паба, о чем легко было догадаться по соответствующему шуму на бэкграунде. Впрочем, из дома он бы и не стал звонить, опасаясь, что его подслушает жена. Думаю, он, скорее всего, звонил из «Школяра». Этот паб совсем рядом со школой.

Уже по его голосу было заметно, что выпил он прилично. Как правило, он делает вид, будто практически совсем не пьет; но уж если выпьет, то становится злым.

– Ну, Дэвид, что же ты натворил, а? – сказал он вместо приветствия. – Ведь ты, по-моему, обещал ничего такого больше не делать – не заниматься больше этими гадостями.

Что ж, и впрямь был у нас такой договор. Мы заключили эту сделку несколько лет назад. Я должен был держаться от Лиз подальше и официально выйти из состава «Выживших»; а они должны были выплачивать мне определенную сумму за те услуги, которые я буду «Выжившим» оказывать. Этих денег в совокупности со вторым моим регулярным источником дохода мне должно было хватить, чтобы до конца жизни ни о чем больше не беспокоиться. Но появление Пуделя поставило данный status quo под угрозу. Так что мои действия были обусловлены исключительно возникновением этой угрозы.