— У меня нет компьютера, — ответил Геросимини и долго сидел молча, так долго, что Кочевник решил, будто тонны кислоты, проглоченные за долгие годы, взорвали его мозг психоделической бомбой. Но тут старик допил чашку своей чудной воды. — Получив письмо от Терри, я поехал в город, в интернет-зал библиотеки. Зашел на ваш сайт. Отличный сайт, ребята. Клевый, навигация простая. Посмотрел ваши видео. Написал Терри, что купил один из ваших дисков. Их нелегко найти. Но… понимаете… я знал вас всех до того, как вы родились.

— Правда?

Кислотная бомба, неслабая.

— Правда. Ты был ведущим вокалистом «Mojo Ghandis» и ведущим вокалистом «Freight Train South». Ты на сцене был фронтменом у «The Souljers», и еще ты до кровавого пота пахал у Прауда Пита и у «The Prophets». И я тебя знал, не сомневайся. Видел, как ты выгораешь на сцене, заводишь публику, много-много вечеров. Много-много концертов. — Голова с паутиной седых волос кивала, синие глаза смотрели на Кочевника, не мигая. — Ариэль я тоже знал. Она была той, к которой ты шел, когда надо было спуститься на землю. Когда в высокой тьме становилось зыбко и страшно и нужно было надежное убежище, куда приземлиться. Она была той, что говорила тебе то, чего ты не хотел слышать, потому что она была одной из немногих — из очень немногих, которым было не наплевать, жив ты или нет. А Терри… ну да. Он тоже был. В скольких группах, за сколькими клавишами — кто сочтет? Но он всегда был там, где он должен быть, где он нужен.

Геросимини перевел взгляд на Берк.

— Вот с тобой непонятно, — сказал он, — знаю ли я тебя или нет. В мое время — нет. Женщина-ударник — это был бы фрик. Фиг знает, может, ты и есть фрик. Но я знаю одно: ты можешь заткнуть за пояс любого, кто сидел позади меня. Так что прими комплимент от старого крокодила, который ударников так выводил из себя, что они рвались прочь из группы любой ценой, даже ценой прыжка в окно. Как тот парень, про которого ты слышала, наверное, что в «Холидей Инн» прыгнул в бассейн и женщине спину сломал? — Геросимини широко улыбнулся. — Померещилось ему, дебилу, что мы у края парковки стоим. — Вдруг лицо помрачнело: — А где ваш басист?

Тут до них всех дошло, как встряска, что Эрик Геросимини понятия не имеет, что пережила группа «The Five» за последние двадцать четыре дня. Без компьютера, без сети, наверняка без телевизора и радио, может быть, с нелюбовью к чтению газет и журналов… он действительно решил оставить побольше миль между собой и современной цивилизацией. Может быть, подумал Кочевник, он и музыку уже не любит.

— Майка с нами нет, — сказала Берк. — Но мы его потом нагоним.

— Непревзойденный, — оценил Геросимини, подняв большой палец. — А, да… твой вопрос. — Он повернулся к Кочевнику: — Терри — мой брат, потому что чувствует любовь. К тому, что мы делаем. Что мы чувствуем, когда играем. И я сказал, что он наконец пришел домой, потому что он давно уже сюда хотел. Не именно в эту точку, нет, а туда, где я. Я знаю, что мной было сделано, знаю, кто я. А Терри вроде как в родстве со мной. Вот он и пришел к своим родным. И не только, есть еще одно. Хочет познакомиться с леди. Правда, Терри?

От этого вопроса сердце у Терри забилось чаще. Момент близился.

— Да, — сказал он.

Геросимини встал, и Стерео тут же последовал его примеру.

— Позволь мне тебя представить.

Все пошли за ним в тесную кухню, оттуда через скользящую металлическую дверь в комнату побольше в глубине дома. Геросимини щелкнул выключателем. Загорелись неоновые лампы, и Терри подумал, что это — первая ступень лестницы в небо.

В этой комнате стены тоже были облицованы белой акустической плиткой. Пол бетонный, серый. Стояли несколько пар колонок разной величины, на столе — микшерный пульт на двадцать четыре дорожки, кресло для работы за этим пультом и кабели, соединяющие пульт с предметом, который Тру наверняка узнал, — многодорожечный катушечный магнитофон. Рядом с консолью — деревянная этажерка с блоками эхо и эффектов, компрессоры, лимитеры и прочие студийные принадлежности. Вся аппаратура выглядела не слишком новой, а часть ее была определенно винтажной: конец шестидесятых — начало семидесятых. Если хоть что-то из этого барахла работает, коллекционеры уписались бы от восторга, подумал Кочевник. Антикварные микрофоны разных конструкций ждали работы на своих стойках. В пластиковом контейнере свернулись клубком змей кабели, настенные провода и силовые шнуры.

У левой стены студии стоял второй стол, меньше, чем тот, что с микшером, а на нем — пишущая машинка. В каретке зажат лист бумаги, на нем что-то напечатано. Рядом стопка бумаги, жестяной стаканчик с карандашами и ручками, пепельница с выкуренной наполовину толстой сигаретой, которую Тру решил не рассматривать пристально. Справа — верстак с разными частями схем и проводов.

Терри смотрел только вперед. В студии Эрика Геросимини его внимание привлек только ряд крышесносных винтажных органов и электрических пианино, господствовавших над местностью.

На несколько секунд у него остановилось дыхание. Что-то в мозгу получило такой сильный и такой глубокий удар от электрического стимулятора удовольствия, что автоматические функции жизнеобеспечения чуть не отключились. Но в конце концов он сообразил, что надо действительно набрать в легкие воздуха — прочистить голову и не дать себе отключиться, потому что второго такого момента в его жизни просто может не быть.

Он быстро оценил, на что именно смотрит: «Вокс Континенталь КЖ», версия 1 с классными черными клавишами, год 1962. Красный, как пожарная машина, «Вокс ягуар 304», построенный, чтобы зажигать на танцполе. Серебряный верх электрического пианино «Родос» 1968 года, старый заслуженный воин «Родос марк 1», семьдесят пятого, синтезатор «АРП» — нет, два синтезатора, с одного снята крышка, видны внутренности и, наверное, разобран на запчасти. Красивый «Роланд юпитер 8», «Минимуг вояджер» и «Муг соник 6», «Профет 600» с выпавшими клавишами на верхнем конце, «Родос хрома», непонятный прибор в чемодане с маркой «Соник», с синей клавиатурой, с панелью управления с разноцветными ручками и чем-то вроде перфорированной платы для выставления осцилляторов, прекрасный инкрустированный деревом с двойной клавиатурой ранний «Меллотрон», глянцевый блестящий «Пантер дуо 2200», инструмент «Партридж фэмили», сценический, но вполне способный отвязно зажигать в любом байкерском баре, элегантный и слегка высокомерный серый «Дорик», две причудливые стойки «Кастом комбос», обитый искусственной кожей «Зодиак», соединяющий клавиатуру со сценическими колонками, одна синяя, другая желтая.

Он увидел изящные «Фарфисы» и «Кордовоксы» с эффектом «Астросаунд». Статридцатифунтовую винтажную «Ямаху» с двойной клавиатурой, год выпуска примерно семьдесят второй. Еще он увидел «Джемы»: «Караван», «Спринтер» и «Джокер-61». А дальше шли инструменты, которых он не знал, без имен и марок. Те, что родились в расширенном кислотой мозгу Эрика Геросимини.

Узкая серебристая клавиатура с крыльями, как у истребителя, ждущего взлета. На крыльях, что выгнулись назад по обе стороны от играющего, расположились десятки тумблеров. Дальше громоздился черный синтезатор пяти футов высотой и шириной фута четыре. Над кроваво-красной клавиатурой нависли ряды переключателей, разноцветные кабели соединяли между собой разъемы, на грубом выступе инструмента расположились десятки рукояток и зловещий разбитый винный бокал на металлическом подносе.