Вам, наша дорогая мать, за спасение нашего Марика. Низко кланяюсь Вам и никогда не забуду Вашего великого материнского подвига.

Берегите себя, родная, — Вы так нужны Лике и Марику, нашей семье. Лечитесь, обращайте больше внимания на свое здоровье.

И, кроме того, очень прошу Вас быть осторожнее на своей работе, ведь у Вас больная нога, как бы не было чего…

Дорогая Александра Даниловна!

Судьба моя заставляет еще какое-то время быть нам в разлуке. Но ничего, и это пройдет, мы будем все же вместе, мы еще поживем хорошо, и Вы отдохнете от всех своих мучений и трудов. Я научился понимать и ценить жизнь, ошибок прошлого я уж не повторю.

Пишите мне, родная, простите меня, Вашего несчастливого сына,

Крепко обнимаю Вас и целую,

Сема.

Привет горячий всем родным нашим: Нинзе и Васе, Волоке, Майке, Морозам с детьми.

Решеты, 14. VI — 1946 г.

Любимая моя женушка! Каждое письмо свое мне приходится начинать словами крайнего беспокойства и горечи по поводу твоего упорного молчания…

За 5 месяцев я получил всего лишь 2 письма от тебя, — последнее из них было от 26.11. Таким образом, почти уже 4 месяца я ничего не имею от тебя… Что же, в конце-концов, случилось? Какая черная кошка вновь пробежала между нами? Горе мое велико, — ты не имеешь никакого представления о моих тяжелых переживаниях. Что я могу думать, что предполагать? Мама и Паша сообщают мне о том, что ты, якобы, говорила, что часто пишешь мне. Они удивляются, почему я не получаю твоих писем, успокаивают, заверяя, что ты и Марик живы и здоровы и что все у тебя благополучно.

Так ли это? Но чем же тогда объяснить неполучение писем? Ведь когда их пишут и посылают, то и получают их.

Твой приезд был таким ярким, счастливым событием в моей жизни! Я снова почувствовал тогда жизнь, я поверил в свое будущее, ибо я видел тебя и сына рядом с собою. А теперь эта связь с жизнью порывается, я остаюсь вновь все более и более одиноким, покинутым, забытым… Можешь ли ты быть откровенна со мною? А я прошу об этом тебя! Может быть ты обиделась на меня за немного резкий тон моих писем? Но он явился естественным ответом на холодно-надменный тон твоего письма от 26.11, поразившего меня в самое сердце. В своих первых письмах я искренно рассказал тебе о чувствах и мыслях моих, вызванных свиданием с тобою. И сейчас я живу твоим ярким, дорогим мне образом, я полон к тебе глубокой благодарности и любви!

За что же ты так мучаешь меня? Для чего присыпать открывшиеся раны солью? Мне ведь и так не сладко живется…

Да что и говорить тебе? Ведь ты сама все видела, но может быть не совсем ясно поняла?

Оставим говорить об этом. Я жду от тебя подробного письма. Я надеюсь, что ты осталась и будешь мне верна, как и прежде. Я уверен в том, что не для того ты ездила ко мне, чтоб порвать наши отношения, чтоб отказаться от нашего будущего, которое все же наступит и в нашей жизни.

Я надеюсь на освобождение в течение ближайших месяцев. Некоторые уже ушли (Франц работает в Канске, а другие даже поехали домой). Не надо терять надежды, Лика! Есть все основания считать, что и я скоро освобожусь.

Я работаю на прежнем месте, по-старому. Работа идет хорошо, я заведую производством и одновременно являюсь теперь бригадиром. В материальном отношении первые 4 месяца после твоего отъезда я прожил без нужды, питался хорошо, избаловал даже себя в этом отношении, о чем я сейчас крепко жалею…

Володя рассказывал мне о том, что его брат был у тебя, остался очень доволен тобой и твоим гостеприимством.

Соломон Григорьевич (он тоже освободился и работает в Решетах) передавал мне, что ты была у его матери в Москве и жаловалась на то, что не получаешь моих писем.

Вот видишь, я имею приветы от тебя через третьих лиц. Но и за это спасибо!

Хотел я сфотографироваться, но нет проявителя. Поэтому и не посылаю тебе своей карточки. Но жду твоих фотографий с Мариком и мамой.

Отправила ли ты сынку на дачу? Куда и каковы там условия?

Как здоровье сына? Все ли теперь благополучно с ним?

Как здоровье мамы, все ли в порядке с ее делами?

Как идет твоя работа, что с твоим здоровьем?

Лика, моя любимая! Я хочу верить в то, что у тебя все хорошо и что твое молчание не является признаком плохого.

Герман Наумович передает тебе живой привет от меня.

Прошу тебя свести его к моим родным, — им это доставит большую радость.

Почему и Марик мне ничего не ответил на мои письма и телеграмму?

Крепко целую тебя и сына, Сема.

Горячий привет маме, Самуилу с семьей, всем родным.

22.1.1946 г., Решеты

Дорогая моя Лидука! Вот и опустело все вокруг, — нет тебя, милой моей, желанной, любимой… И опять тоска, печаль, грусть, безысходная… Вдалбливаю в себя надежду на то, что скоро кончится мое несчастье, что и я буду свободным, что и мы с тобою еще поживем вместе. С особенной силой мне захотелось сейчас быть с тобой, с сыном, в нашей семье. Затянувшиеся было старые раны, вновь открылись, кровоточат, причиняют неимоверную боль. Сердце разрывается, мысли только о тебе, моей милой!

Ты спрашивала: «Все ли у нас по-прежнему?» Нет, вовсе не по-прежнему… Я ведь в тебя вновь влюбился и, пожалуй, люблю тебя, мою Лику, в тысячу раз сильнее прежнего!

Не нахожу себе места: как ты доедешь до дому, все ли будет благополучно?

Не задерживай сообщения о себе, телеграфируй, как договаривались.

Вчера мы с Сашей посидели вечерком, все вспоминали, желали тебе счастливого пути, раздавили ту половину, что сохранялась с 1943 г. у тебя: за твое здоровье!

Привет тебе от Саши, от всех друзей.

Крепко, крепко целую тебя,

твой Сема.

Привет Маме, Маронику, Самуилу, всем родным.

Дорогой мой сыночек Марик!

Посылаю тебе с мамуськой горячий привет. Ее приезд очень обрадовал меня, она рассказала мне о тебе все подробности.

Любимый мой мальчик! Я очень