прекрасно знаете, что я не до конца выполнил свою миссию. В этот момент из Лос-Анджелеса в Москву следует рейс Эс Ю сто семь. На борту лайнера по приглашению Алейникова — Харитонова находится известный вам Дэвид Браун или Леонид Чижевский. Мне необходимо с ним разобраться. Когда-нибудь люди все поймут и будут мне благодарны, — на бледном лице собеседника возникла гримаса, изображающая улыбку. — После Брауна я вас найду и сдамся именно вам. Обещаю.

С этими словами он повернулся и пошел прочь. На рюкзаке, переброшенном на другое плечо, ясно просматривался силуэт чего-то плоского и прямоугольного. Никитин догадался, что это не что иное, как пресловутый «Вурдалак».

— Как ваше имя?! — не нашел он ничего лучшего, как крикнуть мужчине вслед.

— Алексей, — ответил тот, сливаясь с толпой зрителей.

Возмездие

Митин встал с постели и с трудом доковылял до окна. Утро было хмурым, но даже подобное определение не характеризовало явление, складывающееся сейчас в природе. Казалось, что насыщенные влагой облака цеплялись даже не за верхушки деревьев, а за кончики бордюров. За последние две недели приморская погода не подарила жителям Владивостока ни одного солнечного дня. Возможно, именно она и спровоцировала эту странную болезнь. Так говорили врачи, квалифицировав заболевание как сильное переутомление на фоне частых перепадов атмосферного давления. Больничный лист заканчивался, однако состояние организма не улучшалось.

За годы, прошедшие после побега, Алексей достаточно хорошо изучил свой организм. Он уже давно понял, что подобные приступы являются следствием работы биологов-новаторов. Он также прекрасно отдавал себе отчет в том, что тело его находится в некоем длительном переходном процессе. Окончание же его может явить миру невиданного монстра. И это будет именно он — Митин Алексей Николаевич. С каждым новым приступом его организм приобретал новые качества, к которым все сложнее было привыкать. С каждым новым приступом он все больше испытывал неприязнь к нормальным людям, а тех, кто его таким сделал, он готов был немедленно разорвать на клочки. От одной лишь мысли, что изуверы Чижевский, Разумов, Алейников и Лазарев сейчас живы — здоровы, он не находил себе места. Чем больше он менялся, тем больше его захватывала слепая животная ненависть.

Алексей подошел к аквариуму и опустил туда руку. Рыбки никак не реагировали, потому что в воде практически ничего не изменилось. Какую-то тень еще можно было заметить, но не оставалось никаких сомнений, что уже следующий приступ окончательно завершит процесс. Однажды он уже наблюдал подобную эволюцию, которая происходила у морских животных. Правда, она протекала гораздо быстрее и, скорее всего, менее болезненно.

Он хорошо помнил, как они — Кай и Фант, по очереди спасли ему жизнь. В тот момент все могло и закончиться. А еще ему помогло выжить чудо, которое имело реальное имя — Николай Фомич Митин. Алексей бросил взгляд на стену, где висел большой фотопортрет. На нем Фомич по-отечески обнимал своего названого сына. После тех памятных дней им так и не удалось встретиться. Вначале Сапфир очень тяжело и долго обустраивался. Служение церкви он практически не рассматривал, потому что по большому счету не хотел кривить душой. В итоге он устроился кочегаром в порту, получив там место в общежитии. Параллельно он начал посещение вечерней школы, сдав экзамены за восьмой класс. А после этого был и вечерний институт. С названым отцом Алексей вел относительно регулярную переписку. Написать же родителям так и не решился. Несколько раз уже готовые письма отправлялись в мусорную корзину.

Кроме того, почти сразу начались приступы. Первые из них были не столь болезненными, и Алексей практически не обращал на них внимания. Однако примерно через год в бассейне один из приятелей указал на темные пятна на его теле. В тот момент они легко убрались полотенцем, однако ему пришлось сильно задуматься. При следующем недомогании Митин уже сам поставил эксперимент и понял, что происходит. Все это в совокупности не позволило ему осуществить запланированный вылет на «большую землю», чтобы, наконец, навестить Фомича и обнять родителей.

А спустя некоторое время он получил письмо. Алексей выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и впервые с тех пор развернул его. Тогда, десять лет назад, в первый момент он очень обрадовался, поскольку взглянул лишь на обратный адрес и очень похожий почерк. Увы, это писал не Фомич, а его племянница Маргарита.

«Здравствуйте, Алексей, — писала девушка. — Разбирая вещи дяди Коли, я обнаружила ваши письма. Неужели вы действительно его сын? Он никогда нам об этом не говорил. Ни маме, ни, тем более, мне. Если это так, то крепитесь — три месяца назад дяди не стало. Как и моей мамы. Вы, может быть, слышали, о жуткой аварии на Ярославском шоссе, случившейся в январе? В той маршрутке они как раз и возвращались из Москвы. Я уже почти пришла в себя, но пережить эту страшную потерю не могу. Мне всего восемнадцать лет и я осталась практически одна. Отца своего я ни разу не видела и не знаю, где он живет. На похоронах, правда, были какие-то дальние родственники, но мне показалось, их интересует только наследство. Получается, что вы мой единственный и неповторимый двоюродный брат и мне в связи с этим стало немного легче.

Алексей, если захотите, то ответьте мне. Если нет, то позвольте хотя бы изредка писать вам, чтобы хоть как-то исповедоваться близкому человеку. Может быть, вы что-либо посоветуете мне в решении моих проблем? Я учусь на первом курсе в Московском инженерно-экономическом институте, но в связи со смертью мамы взяла академический отпуск. Что мне делать дальше? Что мне делать со «свалившемся» наследстве в виде маминой квартиры и дядиного дома?…

Ну и хватит. Больше не буду вас загружать вопросами. Ваша сестра Рита Комарова».

В тот день Алексей не дочитал письмо до конца. Известие о смерти Фомича настолько шокировало его, что спровоцировало очередной и самый сильный приступ. После него он уже не мог не только публично принимать водные процедуры, но даже позволить себе попасть под дождь. Уж очень заметны были изменения его плоти под воздействием влаги. Уж очень непривычны и противны ему самому были эти метаморфозы. Во время того приступа он впервые обнаружил, что в воде легче переносится боль, а со временем она, словно наркотик, стала приносить ему неописуемое удовольствие. Примчавшись после работы, он плюхался в ванную и нежился в