какой-либо из знаковых систем. В этом состоянии наше сознание находится на пределе, – а скорее, уже за пределом – своих интеллектуальных возможностей: «перепроизводство» бессознательным новых идей наталкивается на отсутствие у сознания достаточно эффективной технологии способной эти идеи перерабатывать в мысли. Поэтому можно сказать, что есть поток сознания в виде потока идей, но нет достаточно быстрой логической обработки того, что является в сознание и нет своевременной фиксации результатов этой обработки. Отсюда и экстатизм, и мистицизм:

– экстатизм – от явления и созерцания дискретного и разнородного по смыслу потока интеллектуальной новизны;

– и мистицизм – от неспособности зафиксировать и оформить в каких-либо выразительных и понятийных формах эту новизну.

Итак, исходя из единственности способа генерирования интеллектуальной новизны, можно понять, почему Бытие едино.

А. Оно едино с точки зрения способа своего происхождения. И таким способом является инсайт, озарение, интуиция, вдохновение и т. д.

Б. Бытие едино и с точки зрения формы своего явления. И такой формой является объективная идея.

В. И, наконец, Бытие едино с точки зрения своего содержания. И таким содержанием является интеллектуальная новизна в виде «сгустка» смысла (идеи).

Но Бытие множественно с точки зрения разнообразия наполнений этих содержаний. Новизна всегда импульсивна, единична и уникальна. Не может быть двух одинаковых идей справедливости или красоты, и не может быть двух одинаковых идей колеса или законов Ома. Новизна неповторима. Но в то же время множество генерируемых новых идей «сглаживает» саму импульсивность явления интеллектуальной новизны и создает «впечатление» сплошности и множественности бытия. Не отсюда ли можно заключить о справедливости следующего положения Ж.-Л. Нанси: бытие и единично и множественно. Оно единично в определенный момент события возникновения вполне конкретной интеллектуальной идеи-новизны и оно множественно в совокупности являющихся в «данный момент» объективных идей.

И если онтология, гносеология и эстетика – это учения, соответственно, о бытии, истине и красоте, то метафизика – это та методология-технология, посредством которой можно выйти за границы нами осознаваемого знания и понять, как возникает интеллектуальная новизна и какое отношение она имеет к идее, Истине, красоте, Бытию, сущему, становлению и т. д. И об этой методологии-технологии мы можем лишь догадываться по тем движениям нашей души, каковыми являются: удивление, интеллектуальное удовольствие, спонтанность, увлеченность, неудовлетворенность (т. н. «муки творчества»), ощущение новизны и т. д. Это и есть то самое «сверхчувственное», которое издавна сопутствует понятию метафизического познания. Движения нашей души – это те едва уловимые импульсы, в направлении которых все же можно различить то, что по своей сути едино, хотя и малоразличимо. А едино и малоразличимо не что иное как само Бытие. Метафизика к тому только и призвана, чтобы вычленить из всего процесса продуктивного мышления – из всей его цепочки – кульминационный процесс Бытия, то есть возникновения интеллектуальной новизны. И не только вычленить, но и отделить его от сущего, от становления и прочих понятий, хотя и производных от Бытия, но имеющих свой собственный статус.

Но, к сожалению, получилось так, что судьба европейской философии оказалась в путах ею же созданных не совсем четких понятий. Вместо того чтобы «сплотить» понятия бытия, истины и красоты вокруг древнегреческого представления истины (алетейи-несокрытости) как самовозникающей новизны, философия, начиная с Нового времени, пошла по пути самостоятельного их определения вне взаимосвязи с единым центром их объединяющим, каковым является интеллектуальная новизна. О чем идет речь? Бытие, истина и красота, имея в своей основе единый, пронизывающий их стержень в форме внове возникающей идеи, имеют разное наполнения-оформление в виде онтологии, гносеологии и эстетики. Вот это, начавшееся уже в Античности и окончательно завершившееся в Новое время, оформление-разъединение и ввело в заблуждение европейскую философию, не позволив ей увидеть во многом Единое, то есть увидеть в столь порою незаметном и затерянном во «многом» явлении интеллектуальной новизны начало и основу духовно-материальной эволюции человечества.

Таким образом, «распыление» понятия интеллектуальной новизны в направлениях к тому же по разному трактуемых понятий идеи, истины, красоты и бытия затуманило сам источник возникновения этих понятий. Вот почему за 2,5 тысячелетия так и не было достаточно четко сформировано, – а тем более, внятно сформулировано – само понятие новизны и в том числе понятие новизны интеллектуальной. А отсюда и не было представления о структурно-функциональном составе идеи, что в немалой степени внесло путаницу в определение понятий сущего, становления, бытия. А ведь интеллектуальная новизна, как нам давно известно, лежит в начале и основе новизны материальной, среди которой постоянно происходит наше существование-обитание.

А вот здесь нам все же следует сделать небольшое отступление и задаться следующим конкретным вопросом: по какой причине понятие новой идеи не было напрямую связано с понятием Бытия. Уж казалось бы, в Новое, а тем более в Новейшее время, в воздухе вполне явственно витало понятие новой идеи как структуры, состоящей из ряда объектов-сущих, объединенных между собой посредством какой-либо значимой взаимосвязи. Да к тому же понятие Бытия как возникновения чего-то интеллектуально нового вовсе не было чуждо сознанию буквально всех европейских мыслителей. Спрашивается, почему два почти готовых понятия не были между собою сопряжены в одно единое целое?

Как нам представляется, причина достаточно проста и вполне оправдана: те изобретатели и ученые, которые представляли себе (хотя бы на интуитивном уровне), что такое идея, не интересовались – не в укор им будь сказано – проблемами метафизики, а те философы и мыслители, который интересовались проблемами метафизики, не имели никакого представления ни о структурном составе новой идеи, ни о том, что именно способно придать этой структуре и новизну, и смысл, и ценность. Слишком на разных и отдаленных полюсах находились истинные понятия новой идеи и Бытия, поскольку не осознавалось само понятие новизны в них заложенное. Да к тому же эти понятия сами по себе были в достаточной степени размыты и неопределенны. Для того чтобы обнаружить это, необходимо было сочетание в одном лице изобретателя (ученого) и метафизика: положим, Фарадея и Бергсона, Эдисона и Хайдеггера. И такими личностями могли бы быть такие ученые-метафизики как Декарт, Паскаль, Бор, Гейзенберг, Эйнштейн и мн. др. Но, к сожалению, не случилось. Может быть, просто не пришло время. Хотя Античность в лице Платона, Аристотеля и Плотина, казалось бы, сделала все от нее возможное, чтобы облегчить последующим векам возможность соединения актов возникновения интеллектуальной новизны и Бытия в одно нераздельное целое. Вот уж воистину, медленно крутятся жернова на мельнице Богов.

И это, конечно, одна из возможных причин, которые не способствовали ускорению разработки основного вопроса метафизики, вопроса разделения Бытия и сущего: если нет представления о том,