— В своей жизни я не мог победить только двоих — своего отца и Рона, поскольку последний был учеником моего отца и таким же Хранителем моего тела, как Анжей твоего. Никто не может победить сэра Гаа Рона и моего отца, Лиина. Никто!

Поединок закончился с абсолютно предсказуемым результатом, и победа сэра Гаа Рона была встречена восторженным ревом всех зрителей. Да… За таким генералом пойдет в атаку любой, даже самый слабый из воинов, хотя вряд ли здесь есть кто-то слабее меня.

Еще один день закончился, и ночь спешила обрести власть над светом и всеми нами. Меня клонило в сон еще во время ужина, и милорд не стал затягивать его своими рассуждениями. Иногда он говорил о том, как полезна наша еда и насколько разнообразны оттенки ее вкуса и запаха, и какие желания рождает пища в наших головах, попадая на язык и в желудок. Надо признаться, у милорда это здорово получалось, и всем, действительно, было интересно слушать его, но я никогда не понимала, всерьез он говорит или тонко издевается надо мною?

В отличие от него я никогда особо не задумывалась над тем, что ела. Я не наслаждалась едой, а просто съедала ее, как топливо для своего организма. Милорд совершенно искренне полагал это чем-то вроде варварства и никогда не понимал, почему я не умею наслаждаться едой. И я не собиралась ему объяснять, что моя нынешняя жизнь не имела ничего общего с прежней жизнью — той, где еда являлась, прежде всего, топливом, и только потом удовольствием, если денег на удовольствие хватало…

Я заснула сразу же, как только добралась до подушки и «любимого» места на полу, а может быть и до того, как в нее рухнула моя голова. Еще в полете, так сказать. И впервые после сновидений о милорде и смерти принца Дэниэля я вновь увидела очень странный сон.

Мне снова снилось море, в котором утопали серебряные лучи горячего солнца. Часть их расплывалась по поверхности воды расплавленным серебром, ослепительно сияющим и причиняющим боль незащищенным глазам.

Волны выкатывали на берег гладко отшлифованные камешки, мгновенно сохнущие под солнцем, но также быстро намокающие от очередной волны. Под слоем прозрачной воды камни становились разноцветными, и каждая прожилка на них была похожа на кровеносные сосуды, по которым струилась каменная кровь. Эти неподвижные вены сплетались в причудливые узоры, каждый из которых был просто неповторим.

Люди вокруг меня смеялись и радовались жизни. Дети кричали, взрослые им отвечали, и мне казалось, что между людьми нет никакой разницы — все они были веселыми и беззаботными. Но чем дольше я смотрела на них, тем сильнее тревожилась, пока не поняла, что в общей массе находятся люди, пришедшие сюда не отдыхать. Они были серыми, безрадостными, лишенными красок жизни, и неприкаянно бродили по пляжу без цели, с обреченностью и недоумением на лице.

Тогда я подошла к одному из них и спросила, что с ним случилось, а он спросил меня в ответ: «Ты видишь его?», и тонкая рука с бледной и совершенно прозрачной кожей показала в сторону холмов. Оттуда спускался человек с черным агатовым шлейфом за плечами, и я знала, что это сэр Гаа Рон. Он подходил все ближе и был явно недоволен тем, что меня интересуют серые люди на солнечном пляже.

Сэр Гаа Рон подошел к нам и взял за руку моего собеседника, посмотревшего на меня глазами боли и отчаяния. В следующее мгновение я отшатнулась от него, ибо неожиданно поняла, что мой собеседник давно уже мертв и со мною говорила лишь его призрачная тень.

Вокруг меня неприкаянно бродили тени мертвых людей, и никто из живых не видел ни их, ни сэра Гаа Рона, пришедшего за ними. Он увел их всех за собою в сторону зеленых холмов, и солнце растворило их тени среди серых камней и островков зелени. Никто не вернулся обратно — только сэр Гаа Рон. Он подошел ко мне и протянул свою руку, словно тоже хотел увести в далекую даль за самый горизонт, но я сказала ему, что еще жива.

Я проснулась от чудовищной боли, мгновенно вспыхнувшей от прикосновения его руки, и в моих ушах прозвучал тихий шепот Гаа Рона, услышанный то ли во сне, то ли наяву: «Это легко исправить, миледи…».

Я вскочила с пола и зажгла свечу, а затем оглядела правое запястье. Оно выглядело совершенно здоровым и уже ничуть не болело, но ощущение кратковременной и острой боли было слишком реально, словно сэр Гаа Рон действительно прикоснулся ко мне. Сон хотел мне о чем-то сказать, но его смысл я поняла лишь через несколько дней.

На следующий день милорд наконец-то закончил свою «военную инспекцию» и насколько я могла судить, остался доволен боевой готовностью северной заставы. Он уже собирался уезжать, когда сэр Гаа Рон предложил ему отправиться в город Дрэа, заявив, что для меня это может оказаться полезным. Я вопросительно посмотрела на него, а затем на милорда, ожидая разъяснений, но их не последовало. Зато милорд после кратких раздумий кивнул в ответ и совершенно неожиданно согласился с тем, что мне не повредит поездка в город и краткое с ним знакомство. И поскольку объяснений я так и не дождалась, я лишь молча пожала плечами, справедливо полагая, что любой опыт, приобретенный благодаря милорду, бесценен сам по себе.

До города Дрэа было рукой подать и не прошло и часа, как мы увидели его очертания. Перед самыми воротами города мой Огонек неожиданно заартачился и встал на дыбы, явно не желая входить в него, несмотря на все мои усилия. Я почти справилась с ним, как вдруг он шарахнулся прочь, и я чуть не вылетела из седла. С трудом успокоив его, я слезла с коня, и слегка похлопывая Огонька по взмокшей от пота горячей шее, снова попыталась провести через ворота. Он явно чего-то боялся, и косясь на меня своими огромными глазами, всеми силами пытался дать понять, что в город Дрэа нельзя заходить. Не знаю, что он видел и чувствовал, но ему явно не хотелось следовать за конем сэра Гаа Рона.

— Что с ним происходит? — Милорд тоже слез со своего коня и подошел ко мне.

— Не знаю, может быть, чего-то испугался? — Я продолжала гладить Огонька по шее, чувствуя, как он понемногу перестает дрожать и беспокоиться.

Милорд тоже соизволил уделить ему свое внимание, и нежно поглаживая его чувствительный нос, умудрился одновременно скормить Огоньку все