Когда милорд вернулся, он заказал для меня облегченные доспехи, а затем научил драться в них. Огонь азарта, тлеющий в каждом из нас, разгорался во мне, а собственное самомнение грозило затмить смирение. Скажу больше — мне это нравилось. Новое ощущение самой себя незаметно поглотило прежнюю Лиину, не считавшую оружие способом разрешения споров и конфликтов.

Умение владеть сталью придавало мне сил и уверенности, и я не знаю сейчас, как это объяснить, потому что и прежде я не была слабой или безвольной. Как можно стать еще более уверенным, более сильным только потому, что научился владеть оружием? Какие скрытые демоны таятся в душе даже самого благонравного из нас? И каких демонов выпустила на свободу я, поддавшись смертельному очарованию холодного блеска стали?

Живя в клетке, я чувствовала себя свободной, и милорд это знал, как знал и то, что занятия с ним стали для меня необходимыми. Я все острее ощущала, как затягивается нить, связывающая нас, как легко милорд становится частью моей жизни. И сейчас я понимаю, что моя привязанность к нему только росла, а его роль учителя немало способствовала близости наших отношений.

Действия, поступки и поведение милорда, и его отношение ко мне были следствием огромного жизненного опыта, который превосходил мой собственный во много раз. И ему не составило труда вызвать во мне глубокую привязанность и благодарность.

Милорд никогда не рассказывал мне, сколько ему лет и сколько это будет в пересчете на земные года, но в этом мире время для него и для всех, кто жил здесь, казалось, замедляло свой ход. Для меня же оно и вовсе остановилось. Ничего не менялось, даже волосы на голове росли по сантиметру в год. И только душа менялась неуловимо, но верно, и время было к ней беспощадно…

Однажды милорд сказал, что умение драться — неотъемлемая часть чувства собственного достоинства. Как отстоять его, если каждый, кто сильнее физически и обладает большим умением, способен уничтожить тебя, не встретив достойного сопротивления? И разве можно было что-либо на это возразить? Проиграть сильнейшему — не то же самое, что склоняться перед каждым, кому захочется потоптаться по твоим чувствам и твоему телу.

Я всегда считала себя совершенно нормальным и обычным человеком с предсказуемой реакцией ярости или гнева на незаслуженное унижение. Несмотря на то, что мой гнев было нетрудно вызвать и спровоцировать, я держала его в узде и считала, что умение контролировать и сдерживать эту сильную и разрушительную эмоцию является важной чертой характера любого человека.

Моя ярость не нравилась и тренеру из моего довольно далекого прошлого. Я будто снова слышу голос своего учителя, почти крик, останавливающий меня каждый раз, когда ярость застилала глаза и мешала думать. Но в спаррингах с равным мне или превосходящим меня противником ярость не только управляла мною, она лишала меня чувствительности к любой боли и делала сильнее.

Даже Дэниэль учил меня сдерживать и контролировать ярость, но милорд лишь всячески ее поощрял. В отличие от учителя из моего мира милорд никогда не останавливал меня и не гасил моей ярости. Напротив, он учил меня управлять ею, завладев ее разрушительной мощью, пусть недолгой, но способной на краткий миг в несколько раз увеличить мою собственную силу и приглушить боль.

И я не знаю, в какой момент, но душа Шэрджи, затаившаяся во мне, вдруг тоже стала меняться, словно я получила окончательную власть над ней и возможность управлять ею не только под угрозой смерти. Совершенно иное ощущение чужого присутствия овладело мной. Принадлежавшая мне с момента возвращения из Ночных земель нечеловеческая сущность стала восприниматься мною, как родная и близкая, как моя неотъемлемая часть. А еще она окончательно разбудила силы, дарованные мне Королем Орлов перед самой своей смертью. То, что появилось во мне в сумрачных землях, когда черный цвет казался мне самым прекрасным из всех цветов жизни, открыло мне доступ к дополнительным способностям.

Освободившись от холодных, почти ледяных озерных вод, чужая и нечеловеческая сущность не просто освоилась в моей человеческой душе, она легко стала находить общий язык со всеми остальными составляющими моего «я». Мои глаза стали видеть намного дальше, и бесконечный горизонт не препятствовал им рассмотреть поближе то, что находилось на огромном расстоянии. Эти изображения просто появлялись в моей голове, как картинки из старого диафильма, но я не могла объяснить почему.

Небеса перестали казаться мне недосягаемыми, а ощущение того, что я умею летать, стало просто невыносимым, ибо я точно знала, что летать не могу. А еще я слышала переговоры орлов между собой, но не все, а лишь отрывки чьих-то фраз и разрозненные, а зачастую и бессвязные мысли.

Я воспринимала эти перемены со смешанным чувством обреченности, но не в смысле смирения и покорности, а в смысле неизбежности и закономерности этих перемен. Я становилась сильнее, потому что мое сердце теряло способность ощущать чью-то боль и реагировать на нее чувством сострадания. Сердце покрывалось броней, но причиной этому была не боль, а внутренние перемены, и мой инстинкт самосохранения лишь радовался изменяющимся чувствам и эмоциям. Моя душа вдруг перестала болеть и неожиданно я обрела нечто, что можно назвать и свободой. Если очень захотеть…

Это было странное ощущение, и я называю его странным сейчас, но тогда оно не было таковым для меня. Скорее всего, тогда оно было совершенно закономерным, ибо я ощутила иные грани жизни, когда человек освобождается от оков чувства долга и ответственности, или чувства сострадания.

Эти оковы порой так велики, что мы и подумать не можем о том, чтобы все бросить и исчезнуть из собственной жизни без следа. Даже промелькнувшая шалая мысль об этом гонится нами прочь, потому что каждое действие имеет свои последствия и возникает вполне закономерный вопрос: «А что же дальше?».

Но именно такой мысли не возникало у меня, хотя краешком своего здравомыслия я понимала, как тускнеет и гаснет моя прошлая жизнь, и как легко я ухожу от того, что еще совсем недавно казалось мне важным. Последствия перемен, происходивших со мною, не волновали и не беспокоили меня. И в то же время я совершенно четко понимала, что способна легко и без усилий принять все последствия происходивших перемен, какими бы тяжелыми или непредсказуемыми они ни были.

В какой-то степени я могу объяснить эти чувства. С милордом было легко, потому что он не взывал к моей человечности, вернее, к тем ее сторонам, что каким-то непостижимым образом видели во мне Алекс и Дэниэль.